Страшные святочные истории русских писателей
Приблизительное время чтения: 2 мин.
Сост. Т. В. Стрыгина. М.: Никея, 2018. — 448 с. — (Рождественский подарок).
Читая, думаешь: а с чего они страшные-то? Познавательные, исторически достоверные — да. Дающие красочную и пеструю картину святочных обычаев, игр, примет — конечно! Уютные в своих описаниях — бесспорно! Круг друзей и близких и рассказы «про привидений, колдунов и все чудесное на свете».
Градус художественности произведений поднимается постепенно. Вот наивные рассказы «Перстень» Е. Баратынского, «Маскарад» В. Дмитриева, «Прохожий» Д. Григоровича (поражает здесь, как писатель, наполовину француз, в детстве еле говоривший по-русски, блестяще передал простонародную речь). Следом уже по-настоящему захватывающий мини-цикл Г. Данилевского «Святочные вечера», во вступлении к которому он намекает на тематическое родство с «Декамероном»: дескать, во время петербургской чумы 1879 года кружок мистически настроенных аристократов рассказывал истории о привидениях, а он, автор, вел протокол. Любопытный рассказ здесь — «Мертвец-убийца», в котором сама Екатерина II отправляет небезызвестного начальника Тайной канцелярии, сыщика Шешковского, расследовать таинственное убийство священника в алтаре. Святочная история лишается мистики и превращается в детектив в духе нравоучительных рассказов эпохи Просвещения. Как и история про козла, которого приняли за сами-знаете-кого. «Моралитэ» присутствует и в рассказе В. А. фон Роткирха «Мертвец в маскараде». Кто-то из авторов фантазирует на темы народных быличек (рассказов о встрече с нечистой силой). Кто-то использует сказочную поэтику. В каких-то рассказах подчеркнут бытовой характер происходящего и события вполне реалистичны, мистическое рационально объясняется. На комическом разоблачении построен юмористический рассказ А. Чехова «Страшная ночь» — блистательная пародия на ужастики. В том же духе рассказ некоего В. Л–ва «Зелененький сюртучок», напоминающий «пионерские» страшилки про черные шторы, красный рояль и тому подобное.
Но самые сильные и действительно страшные рассказы принадлежат признанным мастерам русского реализма: В. Короленко, Н. Лескову, Г. Успенскому, Н. Гарину-Михайловскому. Они о том, что страшны не привидения и лешие, а обыкновенные люди, переполненные горем, завистью, отчаянием. И тогда святочные рассказы оканчиваются не по закону жанра — хэппи-эндом, а по закону жизни — не всегда радостно. Но чтение их все равно завораживает, потому что истории эти — очень человечные, по-рождественски теплые и светлые. Так что выключайте компьютер, берите в руки эту книгу и заполняйте, как наши предки, длинные зимние вечера семейным чтением. Глядишь, откроются и нам, вечно спешащим куда-то, глубины бытия…
Что почитать на Хеллоуин: ужасы русской литературы
Остались считанные дни до того момента, когда на твой город обрушатся темные потусторонние силы из параллельной реальности. К этому времени надо быть подготовленным — пропитаться духом праздника, вобрав в себя самые страшные истории, которые когда-либо были написаны на русском языке. Мы уверены, что большая часть наших соотечественников считает, что в России литературы ужасов нет, но это не так. В этом жанре давно сложился костяк, который качеством, может, и не лучше Кинга, Лаймона и Баркера, но точно не хуже. И жанр уверенно развивается. Именно поэтому мы включили в подборку не только признанных классиков вроде Леонида Андреева и Алексея Толстого, но и наших современников — все они умеют пугать.
«Упырь», Алексей Толстой
Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было всё переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира. Вампир, вампир — это всё равно что если бы мы, русские, говорили вместо привидения — фантом или ревенант!
Первые готические истории начали появляться еще в XVIII веке. Они сразу завоевали популярность среди народных масс, ценителей высокого и низкого — эта литература возбуждала мозги благочестивых обитателей «века абсолютизма». В 1764 году выходит роман «Замок Отранто», написанный Хорасом Улополом, но куда более интересным чтивом представляется роман «Монах», который был написан рукою М.Г. Льюиса. «Монах» — это смелая и кровожадная вещь, которая эпатировала публику обилием секса, насилия и сатанизма.
Нет ничего удивительного в том, что мода на готические истории перекинулась и на Российскую Империю. Быть может, они не были в фаворе, но, безусловно, находили своего читателя. Середина XIX века подарила нашей земле уникального автора, который, к сожалению, писал не так часто и много, как хотелось бы. Говорим мы о Алексее Толстом и его рассказе «Упырь», который впервые был опубликован в 1841 году. Среди первых слушателей этой «страшной истории» были такие гиганты, как В.А. Жуковский, М.Ю. Лермонтов и В.Ф. Одоевский.
Алексей Толстой не скрывал, что при написании «Упыря» ориентировался на отгремевший в ту пору роман «Вампир» Джона Уильяма Полидори, но самобытности русскому аналогу не занимать. Написана история красивым языком, каким писали в эпоху Лермонтова. При этом «Упырь» нашпигован не только сильными образами, но и такими идеями, которые выходят за рамки «историй у костра». Если говорить о сюжете, то представь себе, как ты зашел в ночной клуб и вместо людей увидел бы толпу упырей — пугающих, страшных и отвратительных существ. Впрочем, от реальности отличий не так много. Всё это — в обстановке XIX века, где жажда балов граничит с жаждой дуэлей и прибавлением частицы «с» к каждому слову. Ну-с, прочитать рекомендуем.
«Бездна», Леонид Андреев
Рассказ не для слабонервных, так что беременным женщинам и впечатлительным мужским особям лучше не вбивать «Бездну» в адресную строку браузера. Текст был написан представителем Серебряного века русской литературы и родоначальником русского экспрессионизма Леонидом Андреевым. Если об этом писателе ты ничего не слышал, то мы определенно рекомендуем к прочтению такие книги, как «Красный смех», «Иуда Искариот» и «Дневник Сатаны». Все они находятся в свободной продаже и выделяются прекрасным слогом и глубиной мысли, которая, меж тем, совершенно не настраивает на позитивное мышление. Впрочем, чего еще ожидать от буйной и страдальческой души, которая застала две революции, неудачно пыталась покончить с собой и нашла свой конец на чужбине.
«Черви», Максим Кабир
А я Достоевского люблю. И не только как букинист, но и как алчный читатель и несостоявшийся литератор.
Рассказ современного автора, но действие происходит во второй половине ХХ века, причем стилизация потрясающая — реально ощущаешь, что окунулся в прошлое, которое ты всегда чувствовал, но которое не застал. По названию рассказ судить незачем: «Черви» — это не история о чудовищных, склизких монстрах, которые копошатся под кожей и съедают человека изнутри. Здесь речь о книжных червях, что промышляют поиском оригинальных и лимитированных изданий русских классиков, которые после можно продать за большие деньги.
Главного героя зовут Михаил, он собирает, ищет и покупает редкие книги. По воле случая ему попадается возможность познакомиться с одним из самых знаменитых в тусовке советских книжных червей человеком — Эрлихом. Знакомство происходит странно, да и сам Эрлих на человека похож лишь отчасти: и изможденным видом, и поведением. Но у него шикарные книги, которые, как окажется, представляют собой что-то совершенно иное, чем просто книги. Не только жуткая история, но и, без сомнения, реверанс в сторону классической литературы с толикой иронии.
«Навек исчезнув в бездне под Мессиной», Владимир Кузнецов
Владимир Кузнецов выделяется из потока современных авторов тем, что в его творчестве большое значение имеет элемент историчности. Если Кузнецов пишет хоррор, то с вероятностью в 99% это будет исторический хоррор, который богат деталями и хорошей фактологической базой, — мы такое любим. Весь этот багаж позволяет читателю погрузиться в мрачный мир прошлого, где любая небылица кажется правдой.
«Навек исчезнув в бездне под Мессиной» — это мистическая история, от которой так и несет наследием старой школы литературы ужасов, где возведены в абсолют такие личности, как Говард Лавкрафт и Элджернон Блэквуд. Фон истории — Мессинская операция Первой мировой войны, которая закончилась победой британских войск над германскими. При этом британцев погибло на порядок больше, чем немцев (23 тысячи против 19 тысяч). Сражение сопровождалось активным рытьем более двадцати гигантских туннелей, общая протяженность которых достигала 7312 метров. Эти туннели как раз и стали местом действия рассказа.
Прочтение рассказа заставит тебя порыться в архивах, чтобы узнать об этой операции подробнее, — там действительно есть чему удивляться. Но что касается произведения «Навек исчезнув в бездне под Мессиной», то оно отлично интерпретирует быт, мысли, настроение и действия тех самых героев-копателей, которым досталась тяжелейшая работа, от которой зависел успех всей операции. Глазами командира туннельного взвода мы наблюдаем жестокую схватку с собственным разумом, когда перед ним встает проблема хуже немцев — таинственно исчезающие однополчане.
«Слякоть», Александр Подольский
Не читай это. Или, нет, читай это, если ты полный псих, либо настолько изможден тривиальными «страшными» историями, что тебе захотелось самой натуральной жести, которую только можно себе представить. Если ты не можешь терпеть маты, жестокость и абсолютно аморальное поведение на страницах литературного произведения, то, пожалуйста, не нужно даже пытаться это прочесть. Правда, ты нас всё равно слушать не будешь, а потому скажем, почему «Слякоть» — это то, что доктор прописал на праздник, где мертвые якобы должны ходить среди живых.
Если ты знаешь такие имена, как Ричард Лаймон, Мэттью Стокоу и Эдвард Ли, то обилие «чернухи» не должно смутить твой эстетический вкус. Рассказ Подольского представляет собой эксперимент в жанре экстремального хоррора, который поднимает (а может, и понижает) планку ужаса в литературе. В этом жанре нет места традиционной концепции неоспоримой победы сил добра над силами зла. «Слякоть» — это произведение, страшное не потому, что за окном гремят цепи, в доме скрипят половицы, а под кроватью живет страшный-страшный монстр с щупальцами, рогами и копытами. Нет, «Слякоть» въедается в разум читателя совершенно другим — предельной честностью. Эта история вполне могла случиться в России. Мы даже уверены, что подобные мотивы нередко становились иллюстрациями «культурной жизни» депрессивных селений. Настоящее олицетворение ужаса.
«Никто не знает, что он в колодце!»: 53 истории про ужасы русской классики
Когда мы попросили читателей поговорить с нами о книгах, которых мы боялись в детстве, выяснилось, что русская классика – тот еще хоррор; причем если Тёма с Жучкой влезут на Вия, то неизвестно еще, кто кого сборет, и только пионеры-герои и бойцы «Молодой гвардии» (истории о них мы тоже включили в эту подборку) кого угодно из них способны заткнуть за пояс. В первой части нашей подборки о страшных книгах из детства (вот часть 2, часть 3, часть 4) мы собрали именно воспоминания о русской классике. Можно спекулятивно предполагать, что «Вий», конечно, дело особое, а вот страдания маленького человека, которые так близки русскому писателю, больно отзываются в детском сердце; а можно не спекулировать и просто вспомнить, как стонет призрак утопленницы за окном, – а тебе десять лет, пятый этаж, родители спят, деться некуда. Огромное спасибо писательнице Нелли Шульман, телеведущей Татьяне Малкиной, писателю Владимиру Гуриеву, педагогу Екатерине Асоновой, критику Ольге Балла и всем-всем, кто поделился с нами историями. Мы всегда знали, что с Чеховым что-то не так.
«Черная курица»… Лето я проводил в деревне и прекрасно знал, что такое курица. И то, что мальчик подружился с курицей, вводило меня в такое состояние сопереживания… Я не мог представить, насколько мальчик был одинок, что подружился с курицей. С курицей! ( Тимур Деветьяров )
Я очень боялась «Тёму и Жучку» в детстве – во-первых, потому что это все было очень знакомое: загородный дом, сад, беседка. Более того – у нас на даче тоже был заброшенный колодец в углу участка, засыпанный, и я как-то лет в пять туда упала. Там было метра полтора, меня быстро вытащили – но я очень хорошо помню эти минут 10–15, когда никто из десятка родственников в разных концах участка не слышал, как я зову. Вот мне и было страшно, что про Тёму-то никто не знает, что он в колодце. А во-вторых, у меня была не книжка, а кассета, и нельзя было закрыть или пролистать стрёмные части (мне было лет шесть, я сама не умела пользоваться кассетным магнитофоном). А там еще все такое подробное, тягучее, няня говорит: и-и-и. Помню, мне потом долго казалось, что «сруб» – это очень страшное слово. ( Vota Navalis )
В шесть лет выбросила из дома детское издание рассказов Чехова с «Каштанкой» и Ванькой Жуковым. После сцены смерти гуся у меня была истерика. До сих пор не могу это читать. ( Нелли Шульман )
Мне часто снилось, будто я на месте Тёмы из «Тёмы и Жучки», и должна спасти Жучку. И во сне я проделываю ровно все тёмины действия – серные спички, колодец, вожжи, дышать ртом и не бояться… Но у меня никогда не получается: в решающий миг измазанная слизью Жучка все же выскальзывает из петли и плюхается на дно. Она скулит, я рыдаю, сон кончается тем, что зеленая толстая слизь, похожая на загустевшую мокроту, с бревенчатой стены колодца попадает мне в нос, забивает рот и глаза, я задыхаюсь, Жучка замолкает, слизь пахнет мамиными слезами, я не справилась, я всех подвела… ( Татьяна Малкина )
Обложка книги «Руслан и Людмила» с огромной головой. ( Лариса Зимина )
Бажов навевал безысходную тоску. «Огневушка-поскакушка» особенно. ( Елена Погорелова )
Одна из самых страшных ночей в моей жизни была, когда мы ночевали с сестрой одни дома и она читала вслух «Всадник без головы». Вот эта картина, как голова катится, до сих пор у меня иногда всплывает в памяти, и становится прямо жутко. ( Дмитрий Локшин )
Черная курица очень страшная. Она как-то воздействовала на Алёшу, что он не слушался и его секли розгами. Страшно всё: и огромная курица, и министр, и розги как очень-очень больное наказание. Когда рос сын, я читала ему много, прочитали всё, но «Черную курицу» Погорельского даже не покупала. ( Светлана Викторова )
Момент, когда Тёма заглядывает в колодец, приводил меня в ужас: «Тонкой глубокой щелью какой-то далекой панорамы мягко сверкнула перед Тёмой в бесконечной глубине мрака неподвижная, прозрачная, точно зеркальная, гладь вонючей поверхности, тесно обросшая со всех сторон слизистыми стенками полусгнившего сруба. Каким-то ужасом смерти пахнуло на него со дна этой далекой, нежно светившейся страшной глади». НЕЖНО СВЕТИВШЕЙСЯ страшной глади! ( Helen Nikolaeva )
«Каштанка», потому что тоска какая-то невероятная и мерзость во всем. ( Надежда Кнауэр )
Блоковское «Из газет» наводило страшную тоску, самое то для детей матери-одиночки. ( Анна Кондрашова )
Не было жути жутче, чем «Чёрная курица». Совершенно не помню, почему, никакого содержания не помню, только эмоцию этого парализующего липкого ужаса. ( Anna Petrova )
Лет, наверное, в девять я прочитала пушкинские «Песни западных славян». До сих пор многое помню, и жутко было:
«Калуер могильною землею
Ребенка больного всего вытер…»
Ну красочно так все представлялось, да. (Alfija Kushaeva)
Подростком читала «Чевенгур» Платонова. Один из персонажей курицу мучил, на том и сломалась – единственная книга, которую не дочитала. И мальчика жаль. ( Angelique Nedayhleb )
«Страшная месть», потому что мертвецы и все такое. (Надежда Кнауэр)
Бабушка мне в шестилетнем возрасте прочла «Вий» и «Портрет» Гоголя. Боялась ночью выглянуть из под одеяла и сходить в туалет. ( Юлия Королькова )
«Упыря» боялась оставлять открытым – очень мне было страшно. ( Дарья Лясота )
Ужас накрыл меня, когда я прочитала чеховский рассказ «Спать хочется». Не могу описать его. Ужас от безнадежности. И по сравнению с ним страх темной силы под кроватью или за дверями – ничто. ( Лена Климова )
«Жених» пугал: читали с подружками вслух, даже рисовали картинки. ( Alfija Kushaeva )
Ужасно боялась стихов Николая Заболоцкого – у нас был сборник, читала лет в восемь, самое жуткое стихотворение «Человек в воде», до сих пор помню:
«А на жареной спине,
Над безумцем хохоча,
Инфузории одне
Ели кожу лихача» –
вот это в разных вариациях снилось годами. (Анна Кондрашова)
«Сказка о медведихе» Пушкина. Было ужасно жалко и ужасно страшно, до сих пор сердце холодеет. ( Антонина Растегаева )
Баллады Жуковского. Это был такой терапевтический, как я сейчас понимаю, страх-адреналин – читала книгу исключительно во время болезней. Лет в 8-9. Впрочем, сейчас мне кажется, что к страху примешивалось какое-то приятное чувство – может, из-за напевности языка, а может, радость осознания, что всё это давно и неправда. ( Natalia Pogodina )
Была страшная картинка в книге сказок Пушкина и Жуковского – Кощей, который выползает из яйца. Перелистывала быстро, чтобы не видеть. ( Мария Сайгина )
Был сборник страшных рассказов русских писателей, помню, был там «Червяк» Сологуба. ( Дарья Лясота )
Самым первым ужасом, наверное, стал Гумилев, особенно стихотворение «Ужас», которое мама наизусть читала мне лет в пять вместо колыбельной. Поле этого мне снилась гоняющаяся за мной по полу голова гиены. Я спотыкался о свои игрушки и убегал от нее по кругу, а она бежала за мной, переступая кусками обрубленной шеи. ( Katya Florenskaya )
В десять лет в одну из ночевок у бабушки я взяла с полки сказки Гауфа. Название сказки об отрубленной руке меня заинтриговало. Дочитала я ровно до того места, когда герой отрезал голову девушке и она открыла глаза. Всю оставшуюся ночь я взахлеб читала первое попавшееся под руку, что схватила. Это оказались сказки Бажова. Тоже не самый безопасный, конечно, вариант со всеми этими двоящимися хозяйками Медной горы с ледяными глазами. Но мне было просто необходимо залить чем-то тот ужас, который горел синим пламенем. Гауфа с тех пор не открывала. Бажова тоже сторонюсь. ( Mariya Belyakova )
Дичайше боялась «Черной курицы», у меня была такая книга а ля мультфильм, где каждая страница была оформлена кадром из мультика: я ненавидела их все. ( Марина Крижевская )
Нам в школе в рамках какого-то очередного эксперимента в начальном образовании, на которые так богаты были 90-е, поставили в программу «Полотенце с петухом» Булгакова. В 3-м классе, ага. А учительница решила еще это нам вслух прочитать. С выражением и внимательностью к деталям. В общем, до сих пор ни одна книга не отдается в душе таким ужасом. ( Eva Jenya M )
«Каштанка»: мальчик, дающий собаке проглотить кусок мяса, привязанный на веревке, чтобы вытащить… Чехова больше по доброй воле не читала. ( Наталия Маринкович )
Летом после 5-го класса я прочитала рассказ Тургенева про крестьянку, которая была молодой и красивой, а потом споткнулась, упала и что-то повредила. После этого стала высыхать, сморщилась, перестала ходить, кожа у нее стала бронзовой и еще там всякие другие ужасы. Конечно, я стала бояться, что со мной это тоже случится. Все это было приправлено «Морским волком» Джека Лондона. Лето было бессонное, каждую ночь я ипохондрила все сильнее. Через пару лет мне подарили энциклопедию про организм человека, и там были описаны симптомы, как у той крестьянки: нехватка какого-то гормона; я узнала название моего страха, и меня отпустило. ( Александра Крышовская )
В страшную краснодарскую ночную жару 80-х, когда никакого кондиционера в саманной хате не было и быть не могло, я спала, закутавшись по макушку в одеяло и умирала там, в коконе, но высунуться было равносильно добровольной сдаче страшной синей панночке. Еще у меня была книжка «Мистические повести русских писателей». До сих пор не люблю, когда ночь, а шторы не закрыты – боюсь, что посмотрю в окно, а там – ужасный вурдалак дед Горча (из повести Толстого). Вообще бояться любила и люблю много и разнообразно. До сих пор ног из-под одеяла ночью не высовываю. ( Светлана Берд )
Меня в детстве напугали «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Это же просто хоррор какой-то. «Окно брякнуло с шумом; стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: «А что вы тут делаете, добрые люди?» ААА. Я потом ночью боялась смотреть в окно, чтобы не увидеть там страшную свиную рожу. А еще боялась мачехи, которая превращалась в темную кошку. Все время в темноте мне казалось, что она ко мне крадется. А «Страшная месть» – это вообще квинтэссенция ужаса. При этом Вия и панночку почему-то не боялась. Может, потому что там типа понятны правила игры: нарисуй меловой круг, читай молитвы, не падай духом, и зло тебя не тронет. А со свиной рожей и с черной кошкой проблема в том, что они уже у тебя в доме – и не работает ни меловой круг, ни молитвы. ( Дарья Костенко )
«Вий» – это вообще был кошмар какой-то. А во дворы тогда перед подъездом выносили гроб с покойником, и соседи «провожали его в последний путь». ( Pearl Morgovsky )
В моей личной истории были рыдания лет в 5-6 после басни Крылова:
«»Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал — и в темный лес Ягнёнка поволок».
Потом все меня успокаивали, что «ягнёнка спасли» и прочее, но увы, прониклась. ( Julia Kilimnik )
«Портрет» Гоголя очень впечатлил. Потом долго боялся картин и, кажется, даже зеркал ( Владимир Нимлас )
Самое страшное из детства – «Портрет» Гоголя. Мне календарь с Гоголем в комнату повесили. Потом кто-то рассказал, что Гоголя перезахоранивали и когда вскрыли гроб, то он изнутри был исцарапан, а труп лежал в позе младенца, что означает, что Гоголя захоронили живым и умер он в гробу под землей, задохнувшись. Всё. Сначала я перестала спать в комнате, потом перестала там убираться, перестала туда заходить. Моя комната была довольно холодной. Постепенно она превратилась в мертвый пыльный склеп. Когда родители спрашивали, в чем дело, и я говорила, что дело в портрете, что он, похоже, живой, что он смотрит на меня и я чувствую его взгляд, никому не приходило в голову снять портрет. Родители считали, что это какая-то детская блажь и не надо идти на поводу у ребенка. Началось болезненное противостояние. Мама сочла нужным ознакомить меня с творчеством Гоголя. Понятно, что мы там нашли. Колдуны, панночки, летающие вареники и черти. И все такое домашнее, такое близкое и реальное. Гоголь – король ужасов моего детства. Потом во мне проснулось сострадание к нему: что я его в своей комнате как будто второй раз живьем похоронила. Я зашла в комнату, оставила дверь настежь открытой, стала убираться, портрет сняла и положила в книжный шкаф, вглубь, за книги. ( Белла Кирик )
Так до сих пор и не прочла «Вий» Гоголя. Знаю сюжет, действующих лиц. Но читать саму книгу в детстве было страшно, а сейчас неприятно. ( Юлия Песчанская )
У меня комиксы по «Страшной мести» Гоголя, напечатанные в 90-е годы с совершенно жуткими картинками, еще и некачественными, когда цвета, накладываясь, не совпадают краями, – вот это пугало меня.( Ольга Левченко )
Уже в школьном возрасте мне попалась биография Гоголя, и, в общем, там была отдельная история о том, что он всегда страшно боялся быть похороненным заживо. И поэтому строго наказал родственникам хоронить его не раньше, чем тело остынет и начнет пованивать. Они, конечно же, не послушали и закопали его сразу, а когда гроб открыли, чтоб перезахоронить, он там лежал перевернутый, а подушка была разорвана и руки исцарапаны. Я после этого прям спать не могла и долго изучала детскую энциклопедию на тему летаргического сна. Зато через несколько лет, когда в школе задавали рефераты по биографиям писателей, я, конечно, взяла Гоголя, наваяла офигенный талмуд, в котором история о погребении занимала важное место, и доложила его на уроке. Чтоб, значит, все страдали, а не только я. ( Iryna Omelchenko )
«Бедная Лиза» Карамзина. В ужас вогнала последняя фраза про то, как стонет призрак утопленницы. ( Дарья Карасёва )
Перед сном мама читала мне Булгакова. Долгое время фраза «Это была отрезанная голова Берлиоза» не давала мне покоя. ( Агния Якерсон )
«Семья Вурдалака» Алексея Толстого и вампофобия. ( Елена Подолинная )
«Черный монах» Чехова. Много лет спустя я подумал, что это были детские страхи, и решил перечитать, и еще пару дней спал с включенным светом после этого. ( Владимир Гуриев )
Самый большой книжный ужас моего детства – то, что Герасим утопил Муму. Мне было восемь лет, мама мне читала на ночь. То, что он не забрал Муму с собой, когда уходил, а утопил, меня поразило невероятно, я не могла понять это бессмысленное убийство любимого существа. Я рыдала полночи. И сейчас до сих пор возмущена до глубины души. ( Полина Кралина )
« Лежал рядом с трупом врага » : ужасы войны
Иллюстрация к роману «Молодая гвардия», 1948 год
Я до ужаса боялась «Молодой гвардии». Раньше нам про войну с пеленок начинали читать, фильмы показывать. Моя кузина строго мне так говорила в классе третьем: «Когда придут немцы и мы создадим «Молодую гвардию»… ну и дальше там планы какие-то военно-партизанские. Именно так: не «если», а «когда». Я безумно не хотела партизанить и чтобы потом меня пытали. Признаться, что я трушу, мне было стыдно, и я постоянно вынашивала планы, как бы устроить так, чтобы не стать предателем, но и в Молодой гвардии не участвовать. У меня прям нервное истощение было на этой всей военной теме. ( Наталия Гусячкина )
Пионеры-герои оптом. Необходимость что-то типа знамени-типографского набора спасать от фашистов приводила в ступор. ( Екатерина Асонова )
Однажды нашла у бабушки старую книгу про японскую девочку, пережившую бомбардировку Хиросимы, а рядом с книгой – старые инструкции по ГО при ядерном взрыве, газовых атаках. Бумага почему-то сладко пахла, и мне казалось, что так пахнет радиация. ( Надежда Кнауэр )
Страшно было в детстве только от одной книги – «Блокадной книги» Адамовича. ( Анна Наумова )
Была невыносимая по ужасу книга, которую я в семь лет увидела у отчима на столе, заглянула внутрь и испугалась так, что потом долго боялась к этому столу подходить. Автора запомнила как «К. Карстен», название как-то вроде «Блокада Ленинграда», отчетливо помню (видимо, в силу необычности), что «Нью Йорк, издательство имени Чехова, 1954 год». Ужас был выжигающий – там было что-то о трупах на улицах (причем даже, кажется, не о людоедстве, а что-то более, если мыслимо так сказать, щадящее – то, что умерших выносили и складывали на улице). Нечеловечески было страшно. ( Olga Balla )
А я ничего не боялась. Мне с годика рассказывала прабабушка две любимые сказочки: как лиса в соседском курятнике кур душила – и про Хатынь. Как Каминский на руках своего сына из огня вынес, а у того кишки и выплыли. Ничто после этого меня не напугало: ни Рони Старший с его пещерными ужасами, ни Гофман, ни эстонские сказки – и даже Черная курица, и та только чуточку. От книг всегда или боль, или тоска, или паралич абсурда, но никогда не страх. ( Светлана Бодрунова )
