Спасательный отряд лиза алерт история
Отряд имени Лизы Фомкиной
2010 год – многим он запомнился не пожарами и не аномальной жарой, а поисками Лизы Фомкиной, пропавшей в Орехово-Зуево 13 сентября. Четырёхлетняя девочка потерялась вместе с тётей в лесу, и в течение пяти дней их практически никто не искал. Только когда информация о пропавших попала в интернет, сотни неравнодушных людей откликнулись и начали поиски своими силами. Лизу нашли, но было уже слишком поздно… Если бы поиски начались хотя бы на день раньше, финал этой истории мог бы быть совсем другим.
Девочку искали почти 500 добровольцев, день за днём, метр за метром прочёсывая лесные завалы и жилые кварталы. Они не знали лично ни её саму, ни её семью. Они просто не смогли остаться равнодушными.
Запоздалая реакция органов внутренних дел и МЧС привела к тому, что Лиза умерла от переохлаждения на девятый (!) день со дня пропажи, её нашли на десятый день.
Потрясённые этой трагической историей волонтёры – простые люди, откликнувшиеся на крик о помощи и практически самостоятельно организовавшие поиски, – решили объединиться, чтобы подобное больше не повторилось. 24.09.2010 впервые прозвучала идея создания поисково-спасательного отряда.
Спустя всего лишь 20 дней – 15 октября 2010 – ПСО «ЛизаАлерт» появился на свет. Этот день стал днём рождения отряда добровольцев, названного в честь погибшей девочки и поставившего перед собой цель – защитить право наших детей на безопасность и жизнь. Мы граждане, мы взрослые и мы неравнодушны к чужой беде.
Сегодня добровольческий поисковый отряд «ЛизаАлерт» – некоммерческое объединение, ставящее своей основной задачей оперативное реагирование и гражданское содействие в поиске пропавших детей.
За время существования нами накоплен практический опыт проведения широкомасштабных поисковых операций с привлечением сотен добровольцев, специалистов, средств массовой информации и интернет-сообществ. В наших рядах кинологи, квадроциклисты, водолазы и просто неравнодушные люди, без специальных и поисковых навыков. Нам важен каждый доброволец. Мы просим Вас помочь в поисках, даже если Вы далеко от Москвы или считаете свою помощь незначительной – у нас найдётся работа для всех.
Регистрируйтесь на нашем сайте, общайтесь на форуме, участвуйте в поисках, разместите информацию о нас на вашем сайте или в блоге, просто расскажите о нас друзьям и знакомым.
Каждый найденный ребёнок – это шаг к решению огромной проблемы общества, это акт неравнодушия к трагедии одной семьи, это растущая уверенность в том, что помогут в беде.
Мы готовы бесплатно помочь 24 часа в сутки, без выходных и праздников. По необходимости – развернуть поисковую операцию на месте или оказать широкую информационную поддержку. Чужих детей не бывает.
Как тысячи добровольцев спасают людей по всей стране: фрагмент книги «Найден, Жив! Записки о поисковом отряде «Лиза Алерт»
ИСТОРИЯ «ЛИЗА АЛЕРТ», ПОИСК ЛИЗЫ ФОМКИНОЙ В ОРЕХОВО-ЗУЕВСКОМ РАЙОНЕ
История отряда «Лиза Алерт» началась 13 сентября 2010 года, когда в Орехово-Зуеве пропала четырехлетняя Лиза Фомкина, отправившаяся на прогулку с тетей, страдающей ментальными нарушениями, и двумя собаками.
Обстоятельства сложились таким образом, что в первые дни пропавших почти не искали — в Орехово-Зуеве праздновали День города, и значительная часть правоохранительных сил была занята обеспечением порядка на праздновании, поэтому полиции было недостаточно. Призыв о помощи к добровольцам впервые появился на форуме любителей хорьков — его разместила диспетчер таксопарка, где работал отец девочки. Оттуда информация ушла на форум джиперов. С этого момента на поиск начали стихийно собираться волонтеры. Через пять дней был развернут поиск силами добровольцев. Не обладая ни технологиями, ни оборудованием, ни навыками поиска, они просто искали девочку и ее тетю везде: в городе, в лесу, в окрестных деревнях, на обочинах железнодорожных путей, в завалах и так далее.
На девятый день поисков нашли погибшей тетю девочки. На десятый день, 23 сентября, — саму Лизу, причем врач установил, что девочка погибла менее чем за сутки до того, как ее нашли.
Это событие произвело большое впечатление на тех, кто пытался спасти Лизу. В Сети появился форум, сначала небольшой, на 20 человек, тех, кто хотел заниматься организацией поискового отряда, который будет искать пропавших детей, раз уж государство не может справиться с этой задачей. А в середине октября был сделан сайт «Лиза Алерт», и в ночь с 14 на 15 октября 2010 года на нем начали регистрироваться первые добровольцы отряда. Новая организация получила название «Лиза Алерт». Первая часть названия — имя погибшей Лизы, а вторая (alert — тревога) — составная часть названий международных систем поиска пропавших (AMBER Alert, Silver Alert и так далее).
Впоследствии, когда в организацию стали обращаться с просьбами о помощи в поиске пропавших всех возрастных категорий, отряд принял решение заниматься и этими поисками тоже.
У «Лиза Алерт» нет юридического лица и расчетных счетов. Отсутствие возможности собирать деньги — важная часть философии отряда.
ЕЛЕНА ГОРЯЧЕВА (КИПЯТОК), «ЛИЗА АЛЕРТ», АВИАКООРДИНАТОР ВПСО «АНГЕЛ», О ПОИСКЕ ЛИЗЫ ФОМКИНОЙ («НЕБО. ВЕРТОЛЕТ. ДЕВУШКА», ПОРТАЛ «МАТРОНЫ.РУ», ЯНВАРЬ 2017 ГОДА)
«На поиске Лизы было много людей: они менялись, приезжали после работы, уезжали, шли в лес, выходили оттуда замученные, пили чай и шли снова. Тогда я в первый раз — я еще не знала, что во все это окунусь, — тоже пошла в лес. У нас была цепь чуть ли не из восьмидесяти человек — никто, конечно же, не владел никакими поисковыми навыками, мы просто шли. Хотя такой цепью идти по бурелому невозможно. Мне казалось, что мы прошли километров 15, у меня язык был на плече, потом посмотрели по карте — прошли метров 700. Но это были очень тяжелые 700 метров по завалам.
У меня в памяти отпечатался момент, когда мы на рассвете сидели возле костра и по рации передали, что Лиза найдена. Туда сразу отправили кого-то из волонтеров, фельдшера или доктора. И мы все замерли в ожидании у костра, потому что ждали, что по рации скажут: жива. Но по рации сказали, что она погибла. И вот мы сидим в полной тишине, и ощущение такое, что весь мир в один момент рухнул. Как, почему, за что ей это. Помню, как я сижу с этими ориентировками на Лизу и бросаю их в костер, а по щекам льются слезы».
Удачный поиск
Координатор только что удачно завершившегося поиска своим довольным лицом освещает штаб не хуже, чем разгорающийся в четыре утра рассвет.
Не знаю, как другие, а я прихожу в себя. Ночь, холодный и сырой лес, немолодая женщина и двое детей. Лес маленький, и тот факт, что они не вышли сами, мог указывать на то, что с женщиной что-то произошло. Слава богу, нет, все живы-здоровы. Машина МЧС уже отвезла потерявшихся, то есть нашедшихся, домой, и мы стоим вокруг штабной машины, треплемся и веселимся из-за какой-то ерунды — теперь мы можем веселиться и никуда не спешить. Психолог сказал бы, что у нас разрядка. До Москвы ехать больше часа, но в пять утра еще можно проскочить без пробок (это, кстати, существенная проблема для тех, кто ездит на ночные поиски).
Это очень резкий переход от высокой степени напряжения — не просмотреть, не опоздать, услышать слабый отклик в шорохе ветра — к полному и резкому расслаблению: как груз валится с плеч, когда в рации сначала говорят, что был отклик, а потом — что нашли.
Итак, мы стоим и болтаем, обсуждаем детали поиска, большинство курит, кто-то переодевается, кто-то (я) выковыривает репейники из флиски.
И тут к нашей группе подходит все еще сияющий координатор и бодро спрашивает:
— А вот кто поедет искать сразу трех бабушек, которых никак не вытащат из леса чуть ли не с полудня и у которых уже заканчиваются заряды телефонов, тут недалеко?
Я лезу в карту и обнаруживаю, что «недалеко» — это в полутора часах езды по пустым в четыре часа утра трассам, и, сложив и умножив время, понимаю, что я пас.
— Соглашайся! — убеждает координатор. — Один поиск — и сразу три бабушки!
Я что-то мямлю, и координатор теряет ко мне интерес. Но половина присутствующих сразу соглашается ехать — силы еще есть, необходимости скоро быть в Москве нет. Я прощаюсь и снова и снова поражаюсь выносливости, физическим способностям и потребности помогать, которая заставляет этих ребят не задумываясь реагировать на такие ситуации.
«Вам станет легче, если я буду бегать и заламывать руки?»
Чем дальше, тем сложнее писать непосредственно про поиски: слишком много такого, во что ты волей-неволей погружаешься, и чем этого больше, тем меньше хочется вываливать это на окружающих, потому что незачем им это знать. И если к вечеру я так или иначе вникала в подробности пяти поисков, причем в двух случаях пропавших нашли погибшими, и один из них был ребенок, мне поначалу было довольно сложно найти среди этого то, что можно рассказывать своим, чтобы не грузить их. И я долго училась не впускать это в себя.
Катя, наш руководитель конного направления и сотрудник полиции, рассказывала, как она однажды по службе приехала к дедушке, у которого пропала внучка. Дедушка, естественно, был страшно встревожен, буквально бегал вокруг нее и наконец не выдержал:
— Я не понимаю, почему вы такая спокойная!
— А вам станет легче, если я начну заламывать руки и причитать? — спросила его Катя.
Мы всегда сопереживаем тем, кого ищем. Но наше сопереживание — это не обнять заявителя и плакать вместе с ним, а оперативно получить от него всю наиболее полную информацию, чтобы быстрее найти пропавшего. Умение безэмоционально реагировать на страшное приходит со временем само собой и очень нужно не только для самосохранения, но и для результативности поиска.
Иногда заявителям кажется, что мы спрашиваем какие-то глупости, вместо того чтобы вскакивать и бежать срочно искать.
— Господи, да какая вам разница, ругала ли я его за двойку?!
— Девушка, вам больше делать нечего, кроме как спрашивать, где он жил 20 лет назад?
Однако у наших инфоргов и координаторов все вопросы имеют большое значение. Важно знать, ругали ли ребенка за двойку, потому что он из-за этого мог уйти из дома, а пропавший дедушка может оказаться именно там, где жил 20 лет назад, потому что это как раз свойственно людям с возрастной деменцией: они могут не помнить свой нынешний адрес, но прекрасно помнят адреса многолетней давности и рвутся туда…
ОПРОС ЗАЯВИТЕЛЯ
Опрос заявителя — важнейшая часть поиска: без информации о пропавшем и обстоятельствах его исчезновения невозможно начать поиск.
Первичный опрос проводит оператор горячей линии, который принял заявку, его задача — получить ответы на самые срочные вопросы: кто, где, когда — и передать дальше в инфогруппу.
После этого у инфорга появляются первые версии и возникает понимание необходимости активного поиска на месте пропажи (актива). Если объявляется актив, им занимается координатор, который проводит дополнительный опрос заявителя на месте, осматривает место пропажи, получает доступ к компьютеру пропавшего и так далее.
Чем тщательнее проведен опрос, чем опытнее поисковик, который его проводит, тем больше вероятность того, что поиски пойдут по верному пути.
Почему «Лиза Алерт» не всегда принимается за поиск пропавших
Когда шансов нет
Волей-неволей приходится чему-то учиться, иногда каким-то неожиданным вещам, казалось бы, не имеющим непосредственного отношения к поисковой деятельности.
Очень тяжелые обстоятельства пропажи туриста в природной среде, однозначно указывающие на то, что пропавший погиб, причем погиб на воде, где мы не ищем. Тело по объективным причинам найти почти невозможно. Все это далеко-далеко не только от Москвы, но и вообще от какой-либо цивилизации. Родственники обратились к нам спустя неделю. В регионе нас нет. У нас пик сезона; ребята, которые могли бы участвовать в таком сложном поиске, разрываются на части в своих регионах, где ежедневно пропадают те, кого пока еще можно найти живыми. Мы не можем ехать (больше суток дороги) туда, где с 99%-ной долей вероятности будем искать погибшего, лишая шансов многих живых.
По всем этим объективным причинам заявителям отказано в поиске.
Но они не сдаются, и я их прекрасно понимаю. Сын пропавшего звонит напрямую мне, потому что у нас есть общие знакомые, и рассказывает про отца. Он немногословен, явно повторяет сказанное уже, возможно, не один десяток раз, особенно подчеркивает отменное состояние здоровья папы и его опыт службы в десантных войсках. Я запрашиваю у него необходимые данные и иду к нашим, которые, изучив еще раз карту и вводные, снова объясняют мне, почему мы ничем не можем помочь.
Моя задача очень проста — позвонить сыну, раз уж он вышел на меня, и сказать: «Мы все перепроверили, очень сожалеем, но ничего сделать не можем». Я мысленно репетирую эту фразу, шлифую ее в голове, закругляю и округляю, выкидываю и вставляю вводные слова. Говорить «ну вы же сами все понимаете» или нет? А «мы рады были бы вам помочь, но. » — уместно ли в таком контексте вообще говорить о радости? Я не общаюсь с заявителями с утра до вечера, как наши инфорги и операторы горячей линии, поэтому у меня почти нет опыта отказа человеку, для которого звонок мне был фактически последней надеждой.
Я набираю в грудь воздуха и звоню. Сын хватает трубку сразу же. И вся моя секундная решимость рушится, как карточный домик. Я жую какие-то слова, теряя на ходу отрепетированную фразу. Кое-как, мекая и бекая, добираюсь до конца мысли:
Голос его сразу гаснет.
— Да. спасибо вам. я все понимаю.
И тут я совершаю роковую ошибку. Я просто не выдерживаю.
— Там есть еще один координатор, он тоже посмотрит карту. Может, он скажет что-то другое.
Это правда, но я же знаю, что скажет этот координатор.
Голос моего собеседника меняется в одну секунду. Теперь это не просто сын, которому протянули руку надежды, — это четкий и деловой человек, который увидел цель и готов на все, чтобы ее добиться.
— Когда он посмотрит? Когда я могу перезвонить? Что нужно сделать, чтобы он принял положительное решение?
Потому что надежда — это то, что дает силы и возвращает человека к жизни.
Издательство: Бомбора
Причины, по которым мы отказываем в поиске
Мы не ищем людей, потерявшихся давно, не ищем пропавших без вести и погибших солдат Великой Отечественной войны, не занимаемся поиском животных. Причина в том, что наши инструменты разработаны для оперативного поиска недавно пропавших людей, и мы просто не владеем методиками, позволяющими нам эффективно искать тех, кто потерялся, к примеру, 30 лет назад, а также никогда не учились искать собак и кошек. Это принципиально другие процессы, предполагающие и работу в архивах, и поиск по разным базам свидетелей, и работу со специализированными группами, и так далее.
Изначально, после поиска четырехлетней Лизы Фомкиной в Орехово-Зуевском районе, отряд создавался как структура для поиска пропавших детей. И на горячей линии отряда до последнего времени можно было услышать: «Вы позвонили на горячую линию по поиску пропавших детей», хотя к тому моменту мы уже давно и успешно искали людей всех возрастов. Но когда в отряд стали поступать заявки на поиски взрослых, мы просто не могли отказать. Поэтому на сегодняшний день из всех добровольческих организаций, осуществляющих поиск пропавших, мы, наверное, закрываем самый широкий диапазон поисков. Есть отряды, которые ищут только детей; есть отряды, которые специализируются только на поиске в природной среде; есть те, кто не ищет, например бегунков, алкоголиков и наркоманов, — мы же берем в работу все виды заявок, если речь идет о недавней пропаже человека.
Однако за годы существования отряда сформировался список ситуаций, когда мы можем отказать в поиске, несмотря на то что это не заявление на поиск дедушки, пропавшего в Великую Отечественную.
— Заявитель отказывается подавать в полицию заявление о пропаже человека. Наличие заявления — обязательное для нас условие, чтобы начать поиск. Оно подтверждает серьезность намерений заявителя и позволяет нам быть более или менее уверенными, что нас не хотят использовать для поиска должника, бывшего возлюбленного, исчезнувшего с горизонта, которому хотят отомстить, и так далее. В исключительных случаях (пропал ребенок, и ситуация требует немедленного реагирования) мы можем начать поисковые работы без заявления в полицию, но с условием, что заявитель подаст его при первой возможности.
— Человек пропал давно. Мы понимаем, что бывают ситуации, когда вам позарез надо найти школьную подругу, с которой вы виделись последний раз на выпускном 20 лет назад, а она потом переехала и пропала, или вы вдруг забеспокоились о приятеле, который полгода назад перестал отвечать на звонки, но, к сожалению, помочь тут ничем не можем. Для нас с точки зрения эффективности как раз принципиально важен срок пропажи, потому что, если поиск начат в первые сутки, вероятность найти человека живым составляет 95%, а вот если за помощью обратились на третьи и позднее, она падает до 50%. Это связано с тем, что чем раньше начат поиск, тем больше у нас возможностей быстро найти человека: во-первых, еще недалеко ушли свидетели, во-вторых, записи на камерах еще не заслоились более поздними, ну и, наконец, даже собака еще может взять след. Все это важные нюансы, позволяющие успешно закрыть поиск за короткое время.
— Критическая ситуация, когда мы объективно не можем помочь (человек с большой долей вероятности погиб) и рискуем впустую потратить ресурсы в условиях высокого сезона, лишая шансов тех, кого можно спасти живыми.
— Человек совершал правонарушения, и его разыскивают как подозреваемого. Это тоже не наш профиль, тем более что такая заявка входит в противоречие с одним из основных постулатов отряда — не подвергать опасности самих поисковиков.
— Пропавший — военнобязанный, его своими силами ищет военная прокуратура и просит нас не вмешиваться в этот поиск.
— На внутреннем языке это называется «семейные разборки». Это ситуация, когда родители в разводе, не лишенные родительских прав, делят детей: «Помогите! Муж забрал дочь на выходные и не отдает!» Если муж не лишен родительских прав и обладает равными обязанностями в отношении ребенка, мы ничего с этим сделать не можем, это его право — общаться с ребенком. И если при первоначальном опросе становится очевидным, что второй супруг не лишен родительских прав, мы отказываем в поиске.
Есть ситуации, когда мы начинаем поиск, но прекращаем его, убедившись, что человек в порядке — просто по какой-то причине решил перестать общаться со своими близкими и сделал это, уйдя из дома. (Речь идет, естественно, о совершеннолетних.) Уволился с работы, уехал из города, однажды не пришел домой, перестал отвечать на звонки. Такие заявки называются УРС — утрата родственных связей, и эти люди пропавшими без вести не считаются и в соответствующую статистику не попадают. Если мы находим человека и убеждаемся в том, что: а) это действительно тот, кого мы ищем, и б) с ним все в порядке — просто он больше не хочет общаться со своей семьей, мы, конечно, ничего с этим сделать не можем, никаких усилий по возвращению его домой не предпринимаем и от дальнейших действий по поиску отказываемся. Иногда такие заявки поступают к нам и в том случае, если даже человек отчетливо дал понять своим родным, что он уходит и просит его не искать, с ним все в порядке — просто он решил радикально изменить свою жизнь. К примеру, жена ушла к любовнику или взрослый сын решил начать жить отдельно. Естественно, это выбор взрослых дееспособных людей, на который мы никак не можем и не должны влиять. Сложнее ситуация, если человек ушел в секту, уехал на поселение в общину, сделал это формально добровольно, но. В каждом конкретном случае мы анализируем обстоятельства и принимаем решение. Но всегда стараемся убедиться, что пропавший жив и с ним все в порядке, в помощи он не нуждается.
«Поднял свою задницу и поехал на поиск» Кто и как в России спасает тысячи жизней: история «Лизы Алерт»
Ежедневно в любой точке страны пропадают люди: дети, старики, дееспособные взрослые. Причины могут быть какими угодно: заблудились, болезнь помешала вернуться домой, криминал. Отряды «Лизы Алерт» помогают многим остаться в живых и вернуться в семью. О том, как работают эти люди, рассказывает книга Ксении Кнорре Дмитриевой «Найден, жив! Записки о поисковом отряде «Лиза Алерт»». С разрешения издательства «Бомбора» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Пока не вышли на наш квадрат, мы идем гуськом по лесу и освещаем пространство слева и справа от себя. Я иду предпоследней и разговариваю с замыкающим Банши. Он учит меня правильно держать фонарик, объясняет, что надо кричать «стоп» не только если что-то случилось (сел фонарик, упала, увидела объект поиска), но и если видно что-то, что может быть связано с недавним присутствием человека: тряпка, обувь, раздавленный гриб. Сначала идти легко, но постепенно лес густеет. Время от времени мы останавливаемся, Володя достает рацию и всех оповещает:
— «Лиса-13» работает на отклик.
Это нужно, чтобы другие группы не подумали, что кричит потерявшийся. После этого один из нас во всю силу глотки кричит в лес:
Мы замираем и вслушиваемся в ночь и ветер. Володя равнодушно сообщает рации:
— «Лиса-13» работу на отклик закончила, — и мы идем дальше.
Довольно скоро мы выходим на вырубленный простор. Лес повален так густо, что идти невозможно. Мы некоторое время продираемся, затем садимся и совещаемся. Володя отмечает на навигаторе: «Завал» — его надо будет осмотреть с вертолета. Мы разворачиваемся и идем в другую часть квадрата. Я почти спотыкаюсь об огромный подберезовик, срываю его и показываю Банши.
Я спрашиваю его, как он попал в отряд.
— Четыре года назад читал «Новую газету», а там была статья с хорошим названием: «Каждые шесть часов в России навсегда пропадает один ребенок». Навсегда, понимаете? Каждый день — минус четыре ребенка. Я просто не смог пройти мимо.
— Как вы думаете, что происходит с этими детьми, которые пропадают навсегда? — спрашиваю я его.
— Я не знаю, и никто точного ответа вам, конечно, не даст. У меня есть только мои соображения. Я думаю, что процентов сорок из них или больше убиты собственными родителями.
Теперь мы молчим оба.
— Весной у детей часты парные пропажи: один провалился под лед, второй стал его вытаскивать и тоже ушел. В городе есть отдельная группа потеряшек — девочки 13-14 лет. У них любовь, они исчезают, потом возвращаются на третьи сутки, счастливые и смущенные.
Я спрашиваю про поисковиков — кто они?
— Все очень разные, — говорит он, — и года три назад я задумался: что же в нас общего? И я понял. Тут есть коммунисты, либералы, верующие, неверующие, хорошие, бессовестные и так далее, но нас объединяет одно: мы активные. Мы не можем сидеть на месте. А здесь найдется дело любому. Чтобы идти в цепочке и смотреть направо и налево, никаких особых навыков не нужно.
Фото: страница «Поисковый отряд «ЛизаАлерт»» во «ВКонтакте»
Я слушаю и думаю о том, что, возможно, помощь другим — единственное, что вообще может нас всех объединить.
— Кто-то идет сюда за поддержкой самоуважения, кто-то из-за азарта. Бывает, что девочка приходит, потому что хочет найти стоящего мальчика, вон сколько у нас в отряде свадеб. Да ради бога! Кто-то приходит просто потому, что хочет помогать людям. У нас есть один такой — невысокий, неспортивный, у него 100 поисков в год. Это фантастика! Вы представляете — он выезжал каждые три дня! Учитель закона божия. Просто не мог не ехать, когда пропадали люди. Один наш разгильдяй сказал замечательную фразу: я, говорит, этой бабке, может, в автобусе места не уступлю, но вот я здесь.
Старший командует строиться в цепь, расставляет нас, и мы идем цепью. Забегать вперед нельзя, надо стараться держать дистанцию и идти по возможности по своей траектории, напролом. Я иду рядом со старшим, Володей. Кто-то кричит «стоп», мы останавливаемся — надо заменить батарейки в фонаре. Володя садится на бревно, видно, что он устал: это не первый его выход сегодня ночью.
— Если ходить несколько часов и всматриваться в лес, глаз, наверное, замыливается? — спрашиваю я его.
— Замыливается, — отвечает он, — но есть правило: первый привал через два часа и потом в каждый последующий час. Даже если человек устал, он все равно может наступить на того, кого мы ищем. Но больше суток подряд мы искать в лесу не даем, даже если человек сам рвется продолжать.
— Через сутки без сна люди начинают чудить. Например, человек может лечь на землю и уснуть. Все уходят с привала, а он остается.
Мы уже встаем, и я спрашиваю Володю в спину:
— Ты кто по профессии?
— Бизнесме-е-ен, — отвечает он с иронией в голосе.
В половине пятого мы возвращаемся в штаб, сдаем снаряжение. К отсутствию результата здесь относятся спокойно: без десятков таких холостых выходов не может быть одного успешного.
Пять утра. У Дулина есть полчаса, и он, вместо того чтобы поспать, садится со мной в машину разговаривать. Я с трудом ворочаю языком, а он собран и спокоен.
— Как выглядит процедура поиска?
— У нас достаточно четкая и структурированная схема. Информация о том, что кто-то пропал, поступает в инфогруппу. Она находит свободного координатора и информационного координатора (инфорга) поиска — они всегда работают в паре. Координатор — это человек, отвечающий полностью за весь поиск, за людей на поисках, за результат, а инфорг обеспечивает координатора данными, контролирует списки людей, поддерживает форум, прозванивает больницы. Он находится дома, выезжает на место редко, если там есть доступный интернет, потому что для него главное — это интернет и телефон. Плюс у координатора, в зависимости от объема поисков, как правило, появляется помощник на месте — он ведет учет выданного оборудования, помогает координатору. Здесь у нас сегодня небольшой поиск — не более 25 человек, а если их, скажем, 40, то координатору даже просто переговорить со всеми невозможно.
— Теряются в основном дети и старики?
— Нет, теряются все. Просто пропавшие взрослые в период с 18 до, скажем, 55 лет — это, как правило, что-то криминальное.
— От чего зависит, сколько на поиски приезжает народу?
— От возможностей людей, их свободного времени, от личности потеряшки. Если это ребенок, то, естественно, люди бросают все и едут, это приоритет. Поэтому на детей, как правило, собирается максимальное количество людей. Много народу собирается, когда есть очевидная угроза жизни. Чем холоднее, тем опаснее, и поисковики понимают, что счет идет на часы. Летом на то, чтобы найти человека живым, есть трое, четверо, до девяти суток, но сейчас чем холоднее, тем короче этот срок. В любом случае, чем быстрее начат поиск, тем больше шансов найти человека и найти его живым. Это как с преступлением — проще раскрыть его по горячим следам.
Фото: Александр Сайганов / «Коммерсантъ»
— Люди из вашего отряда, которые бросают все и приезжают искать незнакомого человека в лесу, — кто они?
— Поисковики — очень разные ребята, с разными представлениями о жизни, о политике, вообще о чем бы то ни было. Они все объединены одной целью — найти человека, и в этом они совершенно безумные. Их объединяет желание помочь человеку, попавшему в беду. Это люди, которые не пройдут мимо утопающего, избиваемого, страдающего. И таких людей, как ни странно, вообще большинство.
— Почему это должно быть странным?
— Потому что нам пресса подает несколько иные примеры. Это мое личное мнение. До того как я пришел сюда, я был искренне убежден, что люди хуже. Люди от самого низшего класса до среднего оказались много лучше, чем мы думаем или чем я думал. А вот, например, должностные лица, занимающие высокое положение, сильно равнодушней, чем те, кем они руководят. То ли заскорузлость, то ли уже профессиональная деформация личности, то ли еще что-то.
— Есть ли какой-то обязательный объем работ в отряде, обязанности?
— Если вы обратили внимание, я всех, кто приходит, спрашиваю, на что он готов, сколько у него времени и так далее. В любом случае каждому приехавшему уже однозначное спасибо, потому что он взял на себя хоть какую-то маленькую толику работы, независимо от того, привез ли он пирожок или доставил кого-то к месту поисково-спасательных работ и уехал. Любая помощь всегда приветствуется. Единственное, есть три жестких правила, которые соблюдаются в отряде. Первое: никто никогда не пьет на поисках. Если человек приезжает в легком подпитии, его не сожгут, но он никогда не получит ни одной задачи, будет в легком нежном игноре.
Второе правило: спасатель не должен создавать ситуацию, при которой мы вынуждены будем спасать его. Это очень часто касается машин, квадроциклов, внедорожников. Если ты едешь в лес, должен понимать, что ты не на покатушках, твоя задача не просто проехать, твоя задача — проехать безопасно и со смыслом. Если ты понимаешь, что можешь там застрять, туда ехать не надо, потому что дальше будут отвлечены силы на то, чтобы тебя оттуда вытащить. И третье: с координатором не спорят. Конфликты бывают, но редко, потому что, как правило, для них нет причин, все объединены одной целью. По большому счету, отсутствует даже соревновательность. В целом люди просто довольны тем, что человек нашелся, и неважно, ты его нашел или сосед. Самая большая плата за работу — это глаза даже не самого потеряшки, когда его находят, а родственников.
Однажды их увидев, ты понимаешь, что за все уже получил. Бывает, что приезжаешь за 150 километров от города в подобное садово-огородное товарищество, и там дедушка и бабушка, которые никому не нужны: ни детям, ни внукам, ни двум бедным участковым, у которых территория такая, что они ее не то что обойти — даже объехать не могут физически. И когда мы туда приезжаем со всеми этими нашими машинами, оборудованием, людьми, они, конечно, ничего не понимают, в их глазах написано какое-то такое ощущение, что это фантастика, такого не может быть — чтобы все это было ради них. Они ощущают себя нужными. И эти глаза решают все. Когда ты их видишь один раз, этого более чем достаточно.
— Откуда у отряда деньги на оборудование, информационную поддержку и так далее?
— Все, что вы видите, куплено на личные средства поисковиков. Те, кто побогаче, могут купить не один навигатор, а десять, и они находятся у хранителей. У «Лизы Алерт» нет юридического лица, нет расчетных счетов, в отряде вообще нет финансовых отношений. Ни с одного найденного человека и его родственников мы не получаем ничего, неважно, бедный он или богатый. У нас нет никаких взносов. Это то, что меня в свое время привлекло в отряд, — нет никаких финансовых отношений.
— Как вы попали в «Лиза Алерт»?
— Два с половиной года назад сидел дома, читал «Твиттер», увидел объявление: в Нахабино пропала девочка. Поднял свою задницу и поехал на поиск. Приехал, встретился с людьми, посмотрел на работу и понял, что это, видимо, то, чего мне не хватало в жизни. Решил, что у меня достаточно времени, сил и возможностей, чтобы этим заниматься. Не могу сказать, что у меня много средств, но на то, чтобы купить поисковую машину и заправить ее бензином, есть.
— Что бы вы посоветовали иметь с собой тем, кто гуляет один по городу или по лесу, особенно детям и старикам?
— Обязательно взять с собой заряженный телефон. Это очень помогает, в том числе в лесу. Во-первых, с человеком можно поговорить, убедиться, что он в порядке. Во-вторых, можно сориентировать его и вывести по телефону, не заходя в лес. Таких случаев очень много. Человек сидит на поляне, мы с ним разговариваем, он говорит: «Я вижу солнце вон там». Мы смотрим карту, видим точку, где он находится, понимаем, какими дорогами он ограничен, даем ему направление, и он выходит самостоятельно. В-третьих, сейчас к поискам активно подключилась авиация. Если у человека есть телефон, он может сказать, что видит вертолет, и дать направление, где его искать — правее, левее. Если вертолет там сесть не может, он фиксирует точку, и туда направляется группа.
— Должна быть записка в кармане— имя, фамилия, кому звонить, откуда человек. Это касается не только города, но и леса: потерявшийся может выйти на дорогу. Если говорить конкретно о детях, то самое главное — ребенок должен быть научен никуда и никогда не ходить с чужими людьми ни под каким предлогом. Объясните, что если он потерялся, пусть стоит на месте и ждет вас. Это относится к любому потерявшемуся человеку и в лесу, и в городе, не только к ребенку: как только человек начинает двигаться, он резко затрудняет поиски. Объясните ребенку, что если он потерялся в городе, он должен обратиться или к полицейскому, или к работнику какого-нибудь общественного места — магазина, ресторана, банка, — или к человеку с ребенком. К первому встречному обращаться не следует, и надо крайне осторожно относиться к предложениям о помощи.
P. S. Днем Дулин позвонил мне и довольным голосом сообщил:
Александр Михайлов (Лодочник), руководитель ВПСО «Ангел», пилот, бизнесмен
(из интервью порталу «Правмир», «Вертолетный отряд «Ангел»: Сказать НЕТ уже никто из нас не может», март 2017 года
Однажды в 2006 году поисково-спасательный отряд No 1 при МЧС в Можайске начал поиск в лесу бабушки с двумя детьми. А там лес на запад о-го-го какой — если не переходить железную дорогу, то впереди только волки, кабаны и Балтийское море. Представьте себе состояние родителей.
Фото: Кирилл Шипицин / РИА Новости
Бабушка была на связи, у нее были спички, ей сказали развести костер и никуда не уходить и решили искать ее с воздуха. Ребята из отряда нашли телефон аэродрома Ватулино-1 и позвонили руководителю полетов. Я в это время как раз закончил полеты на своем маленьком самолете и зашел попрощаться. И руководитель мне говорит: «Саша, в районе Можайска потерялась семья в лесу, звонят из МЧС, просят помочь». Мне стало интересно, и я сказал: давай попробуем. До темноты полтора часа, аэродром тогда был не освещенный — летать в темноте было нельзя, кроме того, портилась погода, шел стеной дождевой фронт, лететь туда минут двадцать, да еще и толком неизвестно куда, но лечу.
Прилетел на место, вижу — костра нет, только в одном месте черный столб дыма, думаю — это точно не моя бабушка с детьми, но поскольку других вообще нет, думаю, полечу, посмотрю, что там.
Оказалось, что черный дым — наш: бабушка не смогла найти ничего другого, чтобы поджечь, и запалила заднее колесо от трактора — у нас же в лесу все можно найти, хоть немецкий танк. У меня с ней связи не было, потому что это почти нереально — управлять самолетом и общаться с кем-то, и гарнитуры не было.
Спасатели ей сказали: «Самолет помашет крыльями и покажет вам направление выхода». Я увидел, что до ближайшей грунтовой дороги километра два. Развернулся, зашел на их костер, снизился и медленно, на самой маленькой скорости, покачивая крыльями, показал в нужную сторону.
Пролетаю, разворачиваюсь — стоят. Я второй раз снижаюсь, машу крыльями — стоят. В третий раз спустился совсем низко, сделал страшное лицо, погрозил им кулаком, описал полный круг, и они потихоньку пошли в ту сторону. Я улетал и возвращался, показывал им направление, смотрел на циклон, на приближающуюся ночь.
Они вышли из леса на поле, которое отделяло их от дороги. Я в очередной раз развернулся, смотрю, подъехал уазик, из него вышли ребята в «зеленке» — видимо, егеря, они тоже меня видят и понимают, что вывожу потерявшихся на дорогу, на это место. Минут через пятнадцать подъехала «восьмерка», из нее вышла женщина, и я понял, что это мама: я улетел к лесу, а эта женщина сразу попыталась бежать в ту сторону, в которую я полетел. Я прямо видел, как мужики ее ухватили: «Куда? Еще не хватало тебя там искать!» Идти детям с бабушкой еще километр, а я сверху вижу и тех, и других.
И вот на краю этого мокрого, грязного, обыкновенного нашего поля первым появился мальчишка — он ушел чуть вперед от сестры с бабушкой. И тут эта женщина вырвалась из рук мужиков и побежала через поле, и я вижу с самолета, как она бежит по грязище, брызги летят, она спотыкается и падает, поднимается и бежит дальше. Как она рванула к нему. никаких слов не надо, я все это видел с воздуха.
