ВАРЯГИ (от др.-исл. vár — «обет», «клятва», др.-сканд. væringjar, греч. βάρaγγοι, араб. варанк) — собирательное обозначение скандинавов в противоположность этнонимам донь (датчане), свеи (шведы), урмане (норвежцы), гъте (готландцы). Возникло, вероятно, в конце IX — начале X века на Руси в среде военных отрядов скандинавов, нанимавшихся на службу в войско русских князей, для отличения их от «руси» — членов великокняжеской династии также скандинавского происхождения (см. Рюриковичи). Значение слова «варяги» в XI—XIII веках расширилось: в Русской правде все статьи (кроме ст. 11 Краткой редакции), упоминавшие варягов, сводятся к упрощению для них процессуальных норм, что, вероятно, позволяет толковать термин «варяги» как обозначение иноземцев вообще. С середины XI века в южнорусском летописании слово «варяги» вышло из употребления, а в новгородском после 1130 года постепенно было вытеснено названиями конкретных стран и народов Скандинавии (последний раз встречается под 1204 годом в рассказе о захвате крестоносцами Константинополя).
Проникновение скандинавов в Восточную Европу в IX — первой половине XI века проходило на фоне процессов формирования Древнерусского государства. Варяги играли важную роль в консолидации государства и подчинении его власти новых территорий, составляли отборную часть войска русских князей. Опытные мореплаватели и торговцы, В. осуществляли интенсивный обмен между странами Северной и Южной Европы, Ближнего Востока и Передней Азии; способствовали распространению христианства в Скандинавии. Вместе с тем отряды варягов могли представлять опасность для местной власти, подчас выходя из-под ее контроля (около 978 года в Киеве, в 1015 году в Новгороде), поэтому их деятельность подвергалась регламентации. Соглашения с отрядами варягов, поступавшими на службу к русским князьям, в X—XI века предусматривали размер и форму оплаты наемников, срок их службы или участие в конкретной кампании. На протяжении X — первой половины XI в. часть В. оседала на Руси, образовав слой военной знати. Постепенная ассимиляция варягов на протяжении Х — первой половины XI веков оставила следы в археологическом материале.
С конца X века в Византии императорская гвардия укомплектовывается скандинавами, проходившими через Восточную Европу и служившими на Руси. Императорские телохранители-скандинавы получили название βάρaγγοι, отражавшее древнерусское варягъ (впервые в византийских источниках встречается в 1034). В XI веке проводилось различие между «дворцовыми» (гвардия) и «внешними» варангами в полевых войсках. В скандинавских источниках соответствующее название væringi (мн. ч. væringjar) встречается только в рассказах о событиях с конца X в. как обозначение скандинавов, служивших в Византии (к «русским» В. оно не применялось). В этом значении оно сохранялось до начала XIII в., когда падение Константинополя привело к ликвидации корпуса варангов, этнический состав которого задолго до того утратил однородность.
Отождествления В. с прибалтийскими славянами-ваграми (С. А. Гедеонов, А. Г. Кузьмин, В. В. Фомин) или субстратным (кельтским) населением Южн. Балтики (А. Г. Кузьмин) не убедительны.
Российская историческая энциклопедия. Т. 3. М., 2016, с. 505-506.
Гедеонов С. А. Варяги и Русь. СПб., 1876 (репр. М., 2005); Кузьмин А. Г. Об этнической природе варягов // Вопросы истории. 1974. № 11; Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985; Славяне и скандинавы. М., 1986; Мельникова Е. А. Варяги // Древняя Русь в средневековом мире. Энциклопедия. М., 2014. С. 102—104; Ее же. «Сага об Эймунде» о службе скандинавов в дружине Ярослава Мудрого // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X—XI вв. К истории названия варяг // Славяноведение. 1994. № 2. С. 56—68; Фомин В. В. Варяги и варяжская Русь: к итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005; Blöndal S., Benedikt S. Benedikz. The Varangians of Byzantium. London, 1978; Duczko W. Viking Rus. Studies on the Presence of Scandinavians in Eastern Europe. Leiden – Boston, 2004.
20 фев, 2010 @ 16:29 Е. А. Мельникова «ВАРЯГИ, ВАРАНГИ. ВЭРИНГИ: СКАНДИНАВЫ НА РУСИ И В ВИЗАНТИИ»
About this Entry
lokaloki :
1. Обзор существующих точек зрения см.: Schramm G. Die Waräger: Osteuropäische Schiksale einer nordgermanischen Gnippenbezeichnung // Die Welt der Slawen.1983. Bd. 28. S. 38—67. 2. Мельникова Ε. Α., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X—XI вв.: к истории названия «варяг» // Славяноведение. 1994. № 3. 3. Schramm G. Op. cit. 4. Лишь в двух надписях встречено имя собственное, которое может быть идентифицировано как væringr: uirikR (Og.lll) и uerekR (Og.68), причем вероятно, что в обоих надписях речь идет об одном и том же человеке. Однако отождествление этого имени со словом væríngi сомнительно, поскольку существовало и было распространено личное имя Veríkr. имеющее то же самое написание в руническом письме. 5. Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Костантинополе XI и XII вв. // Васильевский В. Г. Труды. СПб., 1908; Blondal S. Voeringjasaga. Reykjavik, 1954. 6 Jacobsson G. La forme originelle du nom des varègues // Scando-Slavica. 1954. Vol. I. P. 36—43. 7 Laxdoela saga. Cap. 73. 8 Hrafnkels saga Freysgoôi. Cap. 9, 3. 9 Blondal S. Op. cit. S. 310. 10. Дабы согласовать хронологию поездок Геста, Барди и Кольскегга с сообщением «Саги о людях из Лаксдаля» о Болли как первом дружиннике в Константинополе, В.Г.Васильевский предложил передатировать их 1020-ми годами. См.: Васильевский В. Г. Указ соч. С. 181 — 191. Однако ни контекст этих известий, ни хронология соответствующих саг не дают оснований для этого. См.: Blondal S. Op. cit. S. 312, 315, 317 11. Мельникова E A. Скандинавские рунические надписи. M., 1977. № 98—120 и др. 12 Heiöarvíga saga. Cap. 243. 13 Blondal S. Op. cit. S. 92. 14 Васильевский В. Г. Указ.соч. С. 217. 15 Monumenta históriáé Norwegiae Udg. G. Storm. Kristiania, 1888. S. 143. 16 Мельникова. E. A. Культ св. Олава на Руси и в Византии / / ВВ. 1996. Т. 56. С 92—106. 17 Heiöarvíga saga. Cap. 40. 18 Flateyjarbók / Ed. S. Nordal. Akranes, 1945. В. IV. S. 60. 19 Мельникова E. А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке / / Древнейшие государства на территории СССР. 1982 год. М.. 1984. С. 65—68. 20 Мельникова Ε. Α., Петрухин В. Я. «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии / / Древнейшие государства на территориии СССР. 1990 год. М., 1991. С. 219—Ζ29. 21 Мельникова Е.А., Петрухин В Я Скандинавы на Руси и в Византии в X—XI вв.: к истории названия варяг //Славяноведение, 1994. №2. 22 Мельникова E А. Скандинавские рунические надписи. № 48, 63.
Приложение (ссылки на саги): «Сага о Хравнкеле годи Фрейра» http://norse.ulver.com/src/isl/hrafnkel/on.html перевод: http://norse.ulver.com/src/isl/hrafnkel/ru.html III ч Eyvindr var heima með feðr sínum, en Sámr var kvángaðr ok bjó í norðanverðum dalnum á þeim bæ, er heitir á Leikskálum, ok átti hann margt fé. Sámr var uppivöðlumaðr mikill ok lögkænn, en Eyvindr gerðist farmaðr ok fór útan til Nóregs ok var þar um vetrinn. Þaðan fór hann ok út í lönd ok nam staðar í Miklagarði ok fekk þar góðar virðingar af Grikkjakonungi ok var þar um hríð. Эйвинд же стал купцом, и уехал в Норвегию, и пробыл там зиму. Потом он отправился в чужие страны и остался в Миклагарде. Он прожил там некоторое время и снискал расположение греческого короля. IX ч. om ek út í fyrra vetr. Hefi ek verit útan sjau vetr ok farit út í Miklagarð, en em handgenginn Garðskonunginum, en nú em ek á vist með bróður mínum, þeim er Þorgeirr heitir. «Я приехал в Исландию прошлой весной. А семь лет провел в Миклагарде и стал приближенным короля Миклагарда.»
«Сага о Финнбоги сильном»: http://norse.ulver.com/src/isl/finnbogi/is.html перевод http://norse.ulver.com/src/isl/finnbogi/ru.html XVIII Eftir það fór Bersi hinn hvíti á brott og aldrei hefir hann aftur komið síðan á sjö vetrum. Nú er mér sagt að hann sé kominn út í Grikkland en þar ræður fyrir konungur sá er Jón heitir og ágætur höfðingi. Nú hefir Bersi gerst hirðmaður Jóns konungs og vel virður. Nú vil eg senda þig eftir fénu. После этого уехал Берси Белый, и вот уже семь зим, как он не возвращался более сюда. Теперь дошли до меня слухи, будто он поселился в Грикланде, и там службу несет он конунгу, по имени Йон, князю именитому. Сделался Берси дружинником Йона конунга и в большой милости у него. XIX-XX – Финнбоги у конунга Йона.
«Сага о битве на Пустоши» (битве на Хейде) http://norse.ulver.com/src/isl/heidarv/is.html перевод http://norse.ulver.com/src/isl/heidarv/ru.html XI Gestur sér að hann má eigi við haldast í Noregi fyrir umsátrum Þorsteins og fer að vori komanda suður í Miklagarð og gengur þar á mála með Væringjum, ætlar sig þar heldur óhultari verða. Þorsteini kemur njósn af þessu og fer sama sumar út til Miklagarðs. En það er siður Væringja og Norðmanna (segir sagan) að vera að leikum á daga og gangast að fangbrögðum. Гест видит, что ему нельзя оставаться в Норвегии из-за покушений Торстейна, и с приходом весны едет на юг в Миклагард и вступает там в варяжскую дружину. Он надеется, что будет там в бо́льшей безопасности. Торстейну об этом донесли, и тем же летом он едет в Миклагард. В то время у варягов и норманнов был обычай днем устраивать игры и соревноваться в борьбе. XLIII Er nú fjárhlutum skipt þeirra í milli og hann ræðst þaðan í braut um vorið og lætur eigi af ferð sinni fyrr en hann kom í Garðaríki og gekk þar á mála og var þar með Væringjum og þótti öllum Norðmönnum mikils um hann vert og höfðu hann í kærleikum með sér. Вот уже разделено их имущество, и весной он уезжает оттуда прочь, и не прерывает свой путь, покуда не приезжает в Гардарики. Там он вступил в дружину и ходил в битвы с Варягами. Все норманны ставили его высоко и очень любили.
«Сага о Ньяле» http://norse.ulver.com/src/isl/njala/is.html Перевод http://norse.ulver.com/src/isl/njala/ru.html LXXXI Kolskeggur tók skírn í Danmörku en nam þar þó eigi yndi og fór í Garðaríki og var þar einn vetur. Þá fór hann þaðan út í Miklagarð og gekk þar á mála. Spurðist það til hans að hann kvongaðist þar og var höfðingi fyrir væringjaliði og var þar til dauðadags og er hann úr sögu þessi. Кольскегг крестился в Дании, но там ему пришлось не по душе, и он отправился на восток, в Гардарики, и пробыл там зиму. Оттуда он поехал в Миклагард и вступил там в варяжскую дружину. Последнее, что о нем слышали, было, что он там женился, был предводителем варяжской дружины и оставался там до самой смерти. Больше о нем в этой саге рассказываться не будет.
Скандинавы на Руси и в Византии в X–XI веках: к истории названия «варяг»
Е. А. Мельникова, В. Я. Петрухин
Трансформация содержания названия «русь» началась еще в конце IX в., и для летописцев второй половины XI – начала XII в. оно полностью утратило первоначальный смысл, как этнический, так и профессиональный[472]. Это наименование выступает в летописях в этносоциальном и социальном значениях по преимуществу в пассажах, где излагаются «предания», передается архаичная традиция (историко-эпические повествования: сказание о призвании варяжских князей, рассказ о походе Олега на Царьград и т. п.). Его актуальное содержание определялось реальностью второй половины X–XI в.: возникновением и укреплением восточнославянского государства, включившего многочисленные славянские и неславянские народы. Название «русь» использовалось как политоним, а производное прилагательное «русский» – как обозначение новой этнической общности, включавшей славянские племена, жившие на территории Древнерусского государства. В этом качестве оно противостояло как племенным наименованиям, так и названиям неславянских народов, также вошедших в состав государства.
В то же время контакты восточных славян со скандинавами не прерывались, более того, наиболее интенсивными они стали в X в., продолжались они, приобретя в значительной степени характер межгосударственных отношений, и в XI в. Это требовало появления нового наименования для них, отличного от слова «русь». Таковым, как явствует из летописного словоупотребления, стало слово «варяг».
В рамках «норманнского» вопроса происхождение и значение слова «варяг» вызвали значительно менее острые споры, нежели слово «русь» – в первую очередь в связи с очевидностью его скандинавской этимологии и недвусмысленностью отнесения летописцем именно к скандинавам, «норманнам» западных источников. Отдельные, довольно редкие попытки связать «варягов» с прибалтийскими славянами или субстратным населением Южной Балтики[473] остались изолированными историографическими казусами[474]. Вместе с тем эта же очевидность определила кажущуюся ненужность специального исследования функционирования слова «варяг» в древнейших летописных сводах и уточнения его содержания: обычная его интерпретация как «скандинав на Руси» казалась вполне достаточной. При этом обсуждались лишь форма и значение исходного для него слова: vceringi или varangr «группа людей, объединенных взаимными обетами верности»; «военный отряд»; «торговая организация» и др[475]. Вызывало также недоумение то обстоятельство, что это слово не употребляется в скандинавских письменных источниках для обозначения скандинавов, находящихся или побывавших на Руси. Последнее А. Стендер-Петерсен объяснял случайностью дошедших до нас известий[476], что, однако, малоубедительно, поскольку корпус древнескандинавских письменных источников огромен и достаточно представителен.
Все это дает основания еще раз обратиться к критическому рассмотрению происхождения, развития, содержания и функционирования слова «варяг» и родственных ему слов в византийских, скандинавских и в первую очередь древнерусских источниках.
«Повесть временных лет» (далее – ПВЛ) не содержит другого обозначения скандинавов, кроме слова «варяг», хотя летописец, составивший космографическое введение к ней (Нестор?), знает и современные ему обозначения скандинавских народов: «урмане» (норвежцы), «свей» (шведы), «готе» (готландцы). Именно эти наименования он и приводит, раскрывая свое понимание слова «варяг»: по Варяжскому морю «с?дять варязи с?мо ко въстоку до пред?ла Симова, по тому же морю с?дять къ западу до земл?Агнянски и Волошьски. Афетово бо и то кол?но: варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, вольхва, римляне, н?мци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии, ти же прис?дять от запада къ полуденью и със?дяться съ племянемъ Хамовым»[477]. Это вызвавшее множество толкований описание, согласно которому народы, живущие по берегам Варяжского (Балтийского) моря, достигают на востоке предела Симова (Ближний Восток), а на западе – Хамова (Северная Африка), соответствует в целом описанию в ПВЛ международных путей: пути «из варяг в греки» и из грек по Днепровскому пути и Балтийскому морю до Рима, а оттуда в Царьград, и в еще большей мере описанию Волжского пути в «море Хвалисьское» (Каспий), далее на восток в «жребий Симов» и назад через Двину, Балтийское море до Рима и «племени Хамова»[478]. Это описание соответствует и представлениям восточных географов о том, что Балтийское и Средиземное моря – проливы Океана, а Балтийское море соединяется с Черным.
Это маршрутное описание сочетается в списке народов с этнографическим, которое композиционно состоит из нескольких групп наименований народов («языцев»), объединенных по единому принципу – перечисление начинается собирательным этнонимом (например, «чюдь и вен языци»)[479]. Список иафетидов разделяется на две части: «варяги», к которым отнесены свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане[480], и «волхва» – римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и пр., т. е. народы «римской империи» Каролингов (а затем германской), которые названы традиционным собирательным именем «волохи»[481].
Б. А. Рыбаков, считавший исследуемый фрагмент космографического введения «механической» вставкой, полагал, что ее автор очень точно знал расположение норманнских владений в Европе, установившееся после битвы при Гастингсе и завоевания Амальфи и Апулии; варяги-норманны «сидят к западу до Английской земли и до Итальянской». Следовательно, – заключал Б. А. Рыбаков, – это описание составлено не ранее 1066–1077 гг.[482]. Однако «механически внедренной» в текст летописи вставкой этот пассаж считать невозможно, так как, во-первых, он, вопреки мнению Б. А. Рыбакова, имеет прямое отношение к судьбам славянства: далее в ПВЛ говорится о волохах, притеснявших славян на Дунае; во-вторых, он непосредственно связан с вопросом о происхождении руси, включением ее в число варяжских народов.
В сказании о призвании варягов информация космографического введения повторяется как комментарий летописца об этнической принадлежности руси: «ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си»[483]. Из контекста летописи следует, что чудь, словене и прочие обратились к тем варягам, которые звали себя русью, но не к тем, которые собирали ранее дань (в Новгородской первой летописи [далее – НПЛ], где слово «русь» опущено, это противопоставление исчезает). Таким образом, наряду с отождествлением руси и варягов в этническом смысле, при котором русь понимается как один из варяжских народов, ПВЛ тут же противопоставляет русь как род и дружину князей, призванных по «ряду», прочим варягам. Слово «варяги» в этом контексте выступает как собирательное обозначение скандинавов.
Наметившееся в легенде противопоставление руси и варягов, а позднее местного населения и варягов постепенно усиливается в летописных рассказах о событиях IX–XI вв.[484] Войско Аскольда и Дира, которые «многи варяги съвокуписта», еще называется русью[485], как и войско Олега, но последний, согласно летописцу, ведет на Царьград уже не только варягов: «Иде Олегъ на Грекы, Игоря оставив Киев?, поя же множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны», и т. д.[486]. В НИЛ тот же список выглядит усеченным, так как в нем нет мери и чуди: «Игорь и Олег пристроиста воя многы, и Варягы, и Полян? и Словен? и Кривичи»[487]. Знаменательно, что в обоих списках не упомянута русь, в то время как при описании самого похода и в той, и в другой летописях русь противопоставляется словенам: от имени «всей руси» заключен и договор 911 г. Кого же называли русью? Судя по летописным текстам, варягов и словен новгородских, осевших в Киеве: «б?ша у него (Игоря. – Авт.) Варязи мужи Словен?, и оттол?[прочии] прозвашася Русью»[488]; «и б?ша у него (Олега. – .Авт) варязи и слов?ни и прочи, прозвашася русью»[489]. «Прочи» (ПВЛ), по А. А. Шахматову, – позднейшая вставка. Видимо, эта русь и противопоставлена прочим словенам (неслучайно в списке Олегова войска в ПВЛ словене упомянуты дважды), как княжеская дружина – рядовым «воям». Вероятно, это объединение варягов и новгородских словен побудило летописцев отметить, что «суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска»[490](«преже бо б?ша слов?ни», – добавлено в ПВЛ[491]. Соединение варягов и словен проходит во всех списках ПВЛ, но составитель НИЛ, видимо, разделил их упоминанием полян, что больше соответствовало его представлениям о размещении руси на юге, в Среднем Поднепровье[492].
После неудачного похода руси в 941 г. Игорь «нача совкупляти во? многи, и посла по варяги многи за море, вабя е на греки»[493]. Здесь впервые после призвания князей говорится об обращении за море к варягам – видимо, скандинавские дружины Аскольда и Дира, равно как и Олега, считаются летописцем русью, осевшей в Восточной Европе.
Противопоставление «заморских» варягов «местной» руси впервые со всей очевидностью явствует из описанного в ПВЛ состава Игорева войска в 944 г.: «Игорь же совкупивъ вой многи, варяги, Русь, и поляны, слов?ни, и кривичи, и т?верьц?, и печен?ги наа… поиде на Греки»[494]. М.Н. Тихомиров обратил внимание на то, что и здесь русь выступает отдельно от варягов, вместе с полянами, в отличие от словен и кривичей, но далее спутал списки, стремясь обнаружить полян в войске Олега, идущем из Новгорода в Киев, и, естественно, не обнаружив их там, отождествил полян с русью[495]. Между тем, это первое реально засвидетельствованное противопоставление местной руси пришлым варягам не носит еще абсолютного характера, ибо далее, согласно ПВЛ, все войско Игоря называется русью – от нее отличаются лишь печенеги: «Идуть русь, и наяли суть к соб? печен?ги»[496]. Договор 944 г. заключается от имени «всех людей Русской земли» послами, носящими, в основном, скандинавские имена, а «росский язык» у Константина Багрянородного сохраняет скандинавскую лексику. Однако разделение варягов и руси уже произошло, и заморские варяги все более определенно воспринимаются в источниках как чужеземцы.
В начале XI в. происходит наиболее известный конфликт между варягами и местными жителями. Княжащий в Новгороде Ярослав в 1015 г. отказывается платить дань отцу и приводит из-за моря варягов. Новгородцы, возмущенные «насилиями» варягов, «собрашася в нощь, ис?коша Варягы в Поромон? двор?»[500]. Из рассказа об этом событии явствует, что, во-первых, новгородцы в начале XI в. никак не могут считаться людьми «от рода варяжьска», во-вторых, варяги в критический момент оказываются для князя чужими: собираясь в поход на Киев, «любимой дружиной» он называет новгородцев, на их поддержку рассчитывает в первую очередь.
В связи с событиями 1018 г. впервые сообщаются подробности найма варягов: «Начата скотъ (деньги. – Авт.) събирати от мужа по 4 куны, а от старость по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен. И приведоша варягы, и вдаша имъ скотъ, и совокупи Ярославъ воя многы»[501].
Последующие вплоть до 1043 г. упоминания варягов в летописях сохраняют те же особенности: приглашенный Ярославом в 1025 г. варяг Якун занимает место воеводы (ср. роль Свенельда при Игоре и Святославе), но и его варяги остаются обособленным и чужеродным контингентом в русском войске.
Последнее упоминание участия варягов в русском войске относится к 1043 г., когда «посла Ярославъ сына своего Володимера на Грькы, и вда ему вой многы, а воеводьство поручи Вышаг?»[502]. Д. С. Лихачев обратил внимание (вслед за А.А. Шахматовым) на то, что в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду 1430-х гг. (СIЛ и др.) и, видимо, сохранивших фрагмент Начального свода, имеются весьма существенные дополнения к описанию этого последнего похода руси на Царьград[503]. В них «вой многы», данные Владимиру, – это «варяги, русь» (понятие «русь» охватывает здесь, очевидно, киевлян и новгородцев, которые не различаются вне пределов Русской земли, в противопоставлении грекам)[504]. Перед нами, таким образом, описание последнего совместного военного предприятия руси и варягов в русских летописях, и оно разительно отличается от предыдущих, где варяги входили в состав руси-войска. Достигнув Дуная, русь предлагает князю: «“Станемъ зде на поле”; а варязи ркоша: “Поидемъ подъ городъ”»[505]. Суть разногласия становится очевидной при сравнении с описанием похода Игоря 944 г.: тогда русь тоже останавливается на Дунае и, приняв от греков дары и заверения о выгодном договоре, возвращается к Киеву. В 971 г. Святослав также обосновывается в Переяславце на Дунае, и греки обещают ему дань, чтобы князь не ходил на Царьград. Очевидно, те же цели преследовала русь, остановившись на Дунае в 1043 г.: руси нужны были дань и новый договор, варягам – возможность грабежа[506].
Эволюция отношений руси и варягов в летописях, начавшаяся с их отождествления, прошла «фазу» их различения, затем сближения руси с «полянами» при обособлении варягов (944 г.) и, наконец, завершилась прямым противопоставлением. Поскольку это противопоставление, видимо, имевшееся и в описании похода 1043 г. в Начальном своде, противоречило общей концепции составителя ПВЛ, он изъял упоминание варягов из описания событий 1043 г., в результате чего стала непонятной причина остановки руси на Дунае[507].
Во всех рассмотренных контекстах наименование «варяги» недвусмысленно применяется к скандинавам; но означает ли оно исключительно (или по преимуществу) скандинавских наемников, скандинавские дружины, приходившие на Русь после вокняжения скандинавских по происхождению князей? В рассказе об убийстве двумя варягами князя Ярополка из-за предательства его воеводы Блуда (имя его, очевидно, является скандинавским) фигурирует дружинник, предупредивший князя об опасности. Его имя – Варяжъко (или Варяшко), производное от «варяг» по славянской словообразовательной модели. Имя Варяжко свидетельствует о давней укорененности слова «варяг» на Руси, а сам дружинник, судя по летописному рассказу, не только выступает против варягов Владимира, но и бежит от них не на север, а в степи к печенегам.
Рассмотренные летописные тексты, где упоминаются варяги, разрушают сложившийся в историографии стереотип варяга как исключительно воина-наемника или купца. Разумеется, название нередко выступает как субститут понятия «скандинавская дружина», «часть войска, состоящая из скандинавов», однако в нем всегда превалирует этническое значение. Кроме того, для летописи вообще характерно подобное словоупотребление: этнонимом регулярно обозначается военный отряд, войско: «а не води ляховъ Кыеву» (т. е. польское войско)[510], «приде Романъ с половци къ Воину» (т. е. с половецким отрядом)[511]. Это отнюдь не предполагает, что этнонимы «ляхи» или «половцы» являются одновременно и социальными (военными) терминами. Не более «терминологично» и употребление названия «варяги» в аналогичных контекстах. Значительное количество случаев подобного словоупотребления, встречаемых на страницах летописей, объясняется отнюдь не этносоциальным содержанием слова, а той исторической реальностью, которая стоит за ним: в подавляющем большинстве своем скандинавы, воины-профессионалы, становились на Руси X – первой половины XI в. дружинниками князей, образовывали отдельные формирования – по этническому признаку – в составе древнерусского войска, которые и обозначались соответствующим этнонимом.
Спектр деятельности варягов включал все возможные аспекты: от наемных убийц (два варяга, по летописи, убили смертельно раненного князя Глеба, первого русского святого; ср. рассказ о службе варягов Эймунда у Ярослава) до христианских мучеников. Начиная со второй половины X в. тексты, описывающие события этого времени, определенно подчеркивают иноэтничность варягов, их чужеродность славянскому и – шире – русскому населению. Ни киевские князья, ни их бояре, воеводы и кормильцы, носящие скандинавские имена, не именуются варягами.
После смерти Ярослава нет упоминаний об использовании скандинавских военных отрядов в русском войске. Военно-политические взаимосвязи и, возможно, взаимная помощь сменяются сначала затишьем, а затем переходят в конфронтацию и прямые столкновения в начале XIII в. Одновременно с середины XI в. усиливаются и укрепляются торговые связи, но не столько с Южной и Северо-Восточной Русью, сколько с Новгородом, Смоленском, Полоцком, Псковом. Видимо, именно этими особенностями русско-скандинавских связей следует объяснить то обстоятельство, что как в южнорусском (Ипат.), так и в северо-восточном (Лавр.) летописании слово «варяг» выходит из употребления после описания событий середины XI в.; нет там и упоминаний отдельных скандинавских народов. Единственный случай, когда слово встречается в текстах, – это статья 1148 г., в которой, видимо, отражена традиционная формула: смоленский князь Ростислав дает дары Изяславу Киевскому от «верхьних земель и от варяг»[512].
Иная картина предстает в новгородском летописании. В НПЛ с 1130 г. появляются названия «Донь» (Дания) и «донь» (датчане), «гъте» (готландцы), с 1142 г. – «свей». Эти названия становятся все более и более употребительными. Однако НПЛ продолжает использовать и название «варяги» параллельно с конкретными этнонимами и политонимами как собирательное, общее обозначение скандинавов или в тех случаях, когда более точное обозначение не требуется, или когда оно, возможно, неизвестно летописцу: например, в 1201 г. новгородцы «Варягы пустиша без мира за море… А на ос?нь придоша Варязи горою на миръ, и даша имъ миръ на вс?и воли своей»[513]. А. А. Шахматов считал, что это – последнее упоминание варягов в НПЛ[514], однако они упомянуты и под 1204 г., но уже в связи со взятием Константинополя крестоносцами: греки и варяги обороняли город от фрягов[515]. Один из крестоносцев – хронист Робер де Клари – упоминает среди защитников города англичан и данов[516]. Так что последнее упоминание варягов в НПЛ также соответствует собирательному значению названия «варяг» в ПВЛ.
Сохранение названия «варяг» в Новгороде поддерживалось не только постоянными торговыми и военными контактами, но и наличием в самом Новгороде и его округе (в том числе Ладоге) «варяжской» микротопонимии: Варяжская улица, Варяжская божница и др.[517]. Наконец, это словоупотребление было актуальным и в связи с религиозными контактами: именно скандинавы в это время становятся проповедниками католичества в Северо-Западной Руси, отчего оно получает наименование «варяжской веры».
Летописное понимание слова «варяг» как собирательного обозначения скандинавов согласуется с его употреблением в правовых текстах, в первую очередь в «Русской Правде». В древнейшей (краткой) редакции «Русской Правды» варяги[518], наравне с колбягами[519], не только не имеют отношения к руси (русинам) и княжеской администрации[520], но и получают формализованный статус иностранца, чужака.
В краткой редакции «Русской Правды» варяги (вместе с колбягами) упомиинаются в двух статьях, одна из которых определяет их особое положение в суде – вместо показаний свидетелей они могут принести присягу (ст. 10), вторая рассматривает случаи сокрытия раба варягом или колбягом (ст. II)[521]. В пространной редакции (ст. 31) повторяется ст. 10 краткой редакции[522], а также оговаривается право варягов ограничиться двумя свидетелями для установления их алиби в случае убийства (ст. 18)[523]. За исключением ст. 11 краткой редакции все остальные случаи упоминания варягов сводятся к упрощению для них процессуальных норм: ограничение количества свидетелей (два вместо семи, которые нужны другим обвиняемым), принесение присяги вместо представления свидетелей. А. А. Зимин усматривал в этих нормах «высокий уровень международно-правовых воззрений в Древней Руси, охраняющих интересы чужеземцев, прибывающих на Русь», и интерпретировал название «варяг» как обозначение чужеземца, иностранца[524].
Исходя из летописного словоупотребления, можно было бы уточнить, что этим чужеземцем является скандинав, как наиболее частый иноземец на Руси, представляющий иноземцев вообще. Сходная ситуация описана в договорной грамоте 1189–1199 гг. Новгорода с немецкими городами и Готским берегом: «Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе, а ся его заприть, то 12 мужь послухы, идеть роте, възметь свое»[525]. Однако «варягом» здесь именуется ганзейский купец[526]. Вместе с тем ни один из этих случаев не содержит каких-либо определенных указаний на характер деятельности варягов на Руси. Лишь на основании ст. 11 краткой редакции «Русской Правды» о сокрытии челядина можно предположить, как это и сделал А. А. Зимин[527], что сманивание и укрывание рабов производилось с целью их перепродажи на рынках, и сделать из этого вывод о торговой деятельности варягов и колбягов[528]. Однако и в этом случае нет оснований предполагать, что содержание слова «варяг» терминологично (т. е. = купец-скандинав), тем более, что военные и торговые функции еще и в XI в. сочетались.
Таким образом, в русских летописях и памятниках права слово «варяги» даже в тех случаях, когда оно не включено собственно в этнонимические ряды – списки народов, состав войска, – выступает как единственное собирательное обозначение скандинавских народов. При этом не делается различия между варягами за морем и скандинавами на Руси, т. е. слово «варяг» является исключительно этнонимом. Контексты ПВЛ и НПЛ не дают оснований предполагать какое-либо изменение или развитие в значении слова на протяжении Х-XII вв., что свидетельствует о его устойчивости и исконной однозначности его содержания. В то же время значительное количество производных, в том числе антропонимов, топонимов и микротопонимов[529], указывает на длительность его существования и высокую степень адаптации в древнерусском языке и позднейших диалектах[530].
До Болли в Константинополе побывали и другие исландцы: Финн боги Сильный, ставший дружинником (hir?sma?r) императора Йона (J?n) – Иоанна I Цимисхия (969–976)[537]; Грис Сэмингссон (около 970–980 гг.)[538], который «снискал большой почет»[539]; Колльскегг (вскоре после 989 г.)[540]; Гест Торхалльссон и Торстейн Стюрссон (около 1011 г.)[541]; Барди (между 1022 и 1025 гг.)[542]. Вскоре после 1016 г. побывал в Константинополе датчанин Эйлив Торгильссон, брат ярла У льва[543]. Начиная с этого времени сообщения о службе скандинавов в Византии насчитываются десятками, только в рунических надписях (XI в.) их около тридцати[544].
Таким образом, сообщение автора «Саги о людях из Лаксдаля» ошибочно и, видимо, связано с общим «романическим» и чрезвычайно тенденциозным характером этой саги[545].
Вместе с тем название «вэринги» приложимо далеко не ко всем, кто побывал в Византии: общее обозначение для купцов, паломников, а также воинов – Grikklandsfari «ездивший в Грецию», и даже не ко всем служившим в византийском войске. Называя кого-либо «вэрингом», авторы саг нередко специально оговаривают, что этот человек либо служил в «войске вэрингов», либо был дружинником (hir?sma?r), охранником (var?ama?r), либо просто «мужем» (ma?r) византийского императора, как Эйвинд, Финнбоги и затем многие другие.
Можно предполагать, что противопоставление вэрингов норманнам в сагах зиждется на той же основе: вэринги – это соответствующая «дворцовым» варангам Скилицы особая, пользующаяся привилегиями и находящаяся в особой близости к императору часть скандинавских наемников. Неслучайно так часты упоминания византийских василевсов, называемых в общей форме или поименно, в связи с вэрингами. Норманны же – это «внешние» варанги, союзнические отряды в составе византийского войска.
Строгая отнесенность термина «вэринги» в скандинавских источниках к отряду императорских телохранителей («дворцовым» варангам) объясняет, почему скандинавы, служившие в византийском войске и принимавшие участие в различных военных действиях Византии до конца X в., не называются этим термином – лишь после создания «варяжского корпуса» как императорской лейб-гвардии, заменившего армянских телохранителей, видимо, где-то около 980 г. (что перекликается с отправлением отряда варягов к византийскому императору Владимиром), появляется специальное обозначение этой части скандинавов, которое проникает затем в Скандинавию вместе с возвращающимися вэрингами.
Два известных нам случая упоминания вэрингов на Руси не могут поставить под сомнение однозначность понимания этого слова в Скандинавии, тем более, что одно из них допускает и предложенное толкование термина из-за неясности контекста. В «Саге о битве на Пустоши» в рассказе о Барди говорится, что он поступил на службу, будучи на Руси, и был в ней «вместе с вэрингами» (me? voeringjum). Примечательно, однако, что далее автор говорит: «И все норманны (nor?menn) ценили его»[549], традиционно разделяя и противопоставляя тех и других. Если бы слово «вэринги» обозначало всех скандинавов на русской службе, то основы для такого противопоставления не существовало бы. Приезд Барди на Русь датируется в целом 1020-ми гг., т. е. тем временем, когда «варяжская гвардия» уже была создана. Основным путем в Византию для скандинавов была Восточная Европа, путь «из варяг в греки», причем по сообщениям многих саг (например, «Саги о Харальде Суровом Правителе», «Саги об Ингваре Путешественнике» и др.) мы знаем, что нередко на пути в Византию или обратно скандинавы задерживались на Руси и проводили некоторое время на службе у русских великих князей. Не этих ли скандинавов, уже побывавших в Константинополе и послуживших в гвардии императора, называет здесь сага «вэрингами» – в полном соответствии с традицией в противоположность всем остальным «норманнам», находившимся в тот момент на русской службе? Возможно, что привилегированное положение вэрингов в Византии отражалось и на их статусе на Руси, более высоком, нежели статус остальных скандинавских наемников, не имевших подобного опыта.
Контекст упоминания «некоего вэринга на Руси» («varingus quidam in Ruscia») в одном из чудес св. Олава[550], действие которого локализовано на Руси, в Новгороде, не оставляет сомнения в том, что это скандинав-ремесленник (отнюдь не воин), находившийся на Руси и не бывавший в Византии. Однако есть достаточно оснований полагать, что эта новелла сложилась в Новгороде в среде прихожан и клира церкви св. Олава и испытала влияние местного, новгородского словоупотребления[551]. Поэтому слово varingus, отражающее скорее древнерусскую форму «варяг», нежели древнескандинавскую vceringi, использовано здесь в том значении, которое оно имело на русской почве. Возможно, что несоответствие значений слова в древнерусском и древнескандинавских языках и заставило автора новеллы специально оговорить, что действие происходит «на Руси», что с точки зрения древнерусского словоупотребления является тавтологией.
К концу X – началу XI в. на Руси уже существовала давняя и прочно укоренившаяся традиция этнонимического, а не терминологического употребления слова «варяг». Согласно последнему обстоятельному исследованию Г. Шрамма, исходным для него послужило слово voeringi, мн. ч. voeringjar ( oe), которая не отразилась в древнерусском слове; во-вторых, отражение гласного суффикса – ing > – я-; в-третьих, сохранение качества конечного согласного [g]. Первое объясняется Г. Шраммом как свидетельство чрезвычайно раннего, до наступления палатальных перегласовок в древнескандинавском, заимствования слова. Следуя хронологии развития древнескандинавских языков, разработанной А. Коком[555], который считал, что процесс перегласовок завершился к 850 г., он полагает, что заимствование произошло до этого времени или около него. Второе Г. Шрамм рассматривает как рефлекс развития сочетания i + носовой согласный. Поскольку в имени Игорь ( – з рассматривается им как свидетельство того, что слово было заимствовано до наступления третьей палатализации в древнерусском. Таким образом, устраняя отмеченные фонетические сложности, Г. Шрамм обосновывает чрезвычайно раннюю – практически до середины IX в. – дату заимствования.
Однако эта дата, как и некоторые объяснения Г. Шрамма, вызывает сомнения. Дело в том, что, как считается ныне, процесс палатальной перегласовки корневых гласных проходил в VI–VIII вв., причем уже в надписях первой половины VII в. переход ? > oe представлен достаточно регулярно (рунические надписи из Стентофтена, Бьёрксторпа в Блекинге, Швеция)[556]. Поэтому если исходить из отражения в древнерусском еще не подвергшейся перегласовке формы, то время заимствования придется отодвинуть еще по крайней мере на 100 лет, что по историческим причинам неприемлемо.
Вряд ли можно с уверенностью говорить и о времени третьей палатализации: по наблюдениям А. А. Зализняка, ее протекание было чрезвычайно неравномерным в разных регионах, а хронология просто подлежит пересмотру[557].
Думается поэтому, что наиболее распространенная этимология варяг
lokaloki :
